Внешняя угроза как движущая сила освоения и развития Дальнего Востока
Нынешний восточный поворот Кремля и его акцентированное внимание к судьбе российского Дальнего Востока ставит серию закономерных вопросов о сущности, содержании и потенциальных результатах этого явления. Есть ли основания говорить о принципиально новой стратегии России на Тихом океане или же самой России и миру предложена модификация прежней имперской политики?
Последнее, но далеко не первое решение об ускоренном развитии Дальнего Востока принято Советом безопасности России 20 декабря 2006 года. Его предваряла оценка ситуации в регионе как критической и угрожающей национальным интересам государства. Обращаясь к членам совета, Владимир Путин сформулировал тезис о том, что убыль населения, глубокие диспропорции в структуре производства и внешнеэкономических связей региона, неэффективное использование его естественных конкурентных преимуществ представляют серьезную угрозу для наших политических и экономических позиций в Азиатско-Тихоокеанском регионе, для национальной безопасности России в целом.
Знакомый посыл. Даже предварительный взгляд на историю показывает, что одним из главных (если не главным) факторов, в прежние времена заставлявших центр вплотную заниматься восточными окраинами страны, была угроза их утраты, шедшая извне.
Историческая динамика
В сибирско-дальневосточной эпопее России, история которой отсчитывается с конца XV века, четко прослеживаются два крупных этапа. Первый, социально-экономический, приходится на начало XVI – первую половину XIX века. В эти годы шло преимущественно стихийное освоение Сибири и лишь в небольшой степени Дальнего Востока. На восток Россию двигали тогда два фактора: материальный интерес казны (сибирская пушнина и доходы от караванной торговли с Китаем) – с одной стороны и энергия «охочих» людей, вольно-народная колонизация – с другой. Серьезным сдерживающим фактором стали климат, расстояния и противодействие со стороны Пекина.
Следующий этап этой политики, имперский, военно-стратегический, приходится на вторую половину XIX и ХХ век. Подписав серию договоров с Китаем и Японией и овладев тихоокеанским побережьем Северо-Восточной Азии, Россия предъявила себя миру как тихоокеанскую и глобальную державу. Характер этого этапа определялся стратегическими интересами Петербурга, а затем Москвы, их стремлением расширить свой периметр безопасности, укрепить позиции и влияние в Азии и защитить завоевания России в этом районе мира.
Если на предшествовавшем этапе Восточная Азия являлась захолустьем, с точки зрения европейских политиков, то с 40-х годов XIX века ведущие европейские государства и США обозначили ее как сферу своих первостепенных интересов, шаг за шагом силой открывая для Запада стагнировавшие азиатские государства. Закономерно, что с середины XIX века российские владения на Тихом океане оказались в фокусе внимания и интересов крупных держав, в первую очередь Великобритании. Именно тогда перед Петербургом в полный рост встала двуединая проблема, над решением которой Российское государство бьется уже полтора столетия: поддержание статуса тихоокеанской державы и обеспечение безопасности восточных окраин.
Попытки решить эту проблему предпринимались с тех пор неоднократно, однако не систематически и планомерно, а время от времени, раз в 25–30 лет. В каждом из таких случаев причиной повышенного внимания центра к региону было обострение военно-политической обстановки на востоке России, а толчком, заставлявшим центр погрузиться в восточноазиатские и дальневосточные реалии, стали одно или комплекс событий, воспринимавшихся в столице как угроза российским владениям на Тихом океане.
Каждый раз запал центра сохранялся на восемь – десять лет. В течение этого времени опасность отступала или ослабевала до некритической величины, после чего интерес столичной бюрократии к региону угасал, правительство переключало свой взор на запад или юг страны, а Дальний Восток переходил в стадию инерционного развития. Сил, средств, времени и желания на планомерное освоение этой огромной территории государству никогда не хватало. Парадокс истории также заключался в том, что каждый цикл существовал словно бы впервые, а опыт прежних попыток и уроки, полученные предшественниками, оказывались забытыми и практически невостребованными.
Очень скоро после включения северо-восточной окраины Евразии в состав русского государства стало очевидно, что эта территория имеет минимальный ресурс (природно-климатический, политический, демографический, финансовый) для саморазвития. Тренды ее движения в огромной степени зависели от имперских интересов центра, идеологических воззрений руководства страны, политики государства и лишь в малой степени – от потребностей, возможностей, энергии и деятельности населявших ее людей. Эти три фактора не являлись постоянными величинами, менялись под воздействием внутренней ситуации в стране и международной обстановки, но именно они обусловили цикличность дальневосточной политики Российского государства, уже отмеченную историками и экономистами.
При этом восточное побережье России всегда играло важную роль в ее тихоокеанской политике. Одним из главных факторов, всегда определявших судьбу Тихоокеанской России, была идея державности или, говоря современным языком, стремление российской политической элиты владеть огромной территорией, выступавшей для нее в качестве главного показателя влияния в международных делах. Эта территория воспринималась не только как восточный рубеж России, но одновременно как потенциальный плацдарм для дальнейшей экспансии на восток.
Идея державности заставляла центр постоянно держать в уме обстановку на восточной окраине государства, время от времени публично декларировать важность этой территории для России, как и необходимость укрепления тихоокеанского вектора ее внешней политики и развития Дальнего Востока. Однако от подобных политических деклараций и теоретических обоснований, пусть даже зафиксированных в документах самого высокого уровня, до конкретных действий пролегала огромная дистанция. Уже за само пребывание этой территории в составе России, за обеспечение ее безопасности государство должно платить и платить немало. Ее освоение и развитие требовали еще бльших средств, которых всегда не хватало. Поэтому активные действия в отношении региона осуществлялись только тогда, когда угрозы признавались на самом высоком уровне. Целью и сутью этих действий было укрепление позиций России на дальневосточных берегах и снятие реально существовавших или потенциальных угроз ее безопасности.
Оставляя за скобками период до середины XIX века, обратимся к военно-стратегическому этапу колонизации Россией Дальнего Востока.
Борьба за Амур
Значение реки Амур как наиболее удобной дороги в Тихий океан русское правительство осознало к середине 20-х годов XVIII века. Однако реальный интерес Петербурга к Приамурью возник только в конце 40-х годов XIX века и был напрямую вызван активностью европейских держав в Восточной Азии. Причинами стали не только итоги первой «опиумной войны» Англии и Франции с Китаем. Серьезную озабоченность Петербурга вызвали планы англичан заняться колонизацией Амура. Более того, возникли большие опасения, что Россия вообще может потерять Сибирь.
Именно к этой мысли подводил царский двор генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев. В одной из первых докладных записок Николаю I он заострил внимание императора на угрозе потери этого региона Россией. Генерал-губернатор обозначил главный источник угрозы: деятельность англичан на Амуре, которые под видом бесхитростных туристов или невинных ревнителей науки разведывают все, что нужно знать английскому правительству.
Крымская война и угроза русским владениям на Камчатке и на побережье Охотского моря заставили Россию предпринять конкретные действия на востоке. В 1854–1856 годах Муравьев трижды перебрасывал по Амуру подкрепление, оружие, снаряжение на Камчатку, что позволило отразить нападения англо-французской эскадры на русские владения на Тихом океане (Петропавловск). После поражения России в Крымской войне в русском правительстве выделилась влиятельная группировка (канцлер князь Александр Горчаков, великий князь Константин Николаевич), выступавшая за незамедлительное проведение мер по укреплению позиций России на Дальнем Востоке, а планы американцев, как до этого англичан, по колонизации Приамурья еще более укрепили решимость Петербурга овладеть Амуром. Итогом стало подписание Айгуньского (1858) и Пекинского (1860) договоров с Китаем, закрепивших за Россией территорию Приамурья.
Однако на этом продвижение России на восток фактически закончилось. Внимание царского двора переключилось на внутренние проблемы, а во внешней политике – на Европу, Ближний Восток и Центральную Азию. С уходом с поста генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева в 1861 году Дальний Восток лишился активного и влиятельного лоббиста своих интересов в центре. В 1867-м Россия продала США свои североамериканские владения. На четверть века Дальний Восток оказался в тени внешней и внутренней политики России.
Маньчжурская сага
Особенность и трагедия второго периода активности России на востоке заключались с одной стороны – в длительной неготовности и неспособности царского двора идентифицировать истинного врага, с другой – в неудачном выборе способа борьбы с угрозами интересам России, с третьей – в выносе основной сферы активности за периметр российской границы. Закономерно, что сценарий событий отличался от предыдущего хотя бы потому, что развитию собственно российского Дальнего Востока не уделялось в этот период много внимания.
К концу XIX столетия российская дипломатия не видела серьезной опасности ни со стороны дремлющего Китая, ни в лице быстро набиравшей вес Японии. Даже предполагая возможность войны, российские дипломаты и военные были абсолютно уверены в победе русского оружия. Куда в большей степени Петербург опасался происков Англии и усиления позиций США в Китае. Обострение отношений с Китаем в 1880 году (из-за Илийского края), в котором не последнюю скрипку сыграла британская дипломатия, и активность Англии и США вблизи российской границы на Корейском полуострове усилили эти подозрения. Угроза конфликта с Англией и очевидная неукрепленность дальневосточных границ России, невозможность быстрого пополнения и бесперебойного снабжения армии заставили царский двор обратиться к идее строительства Сибирской железной дороги, торжественная закладка которой состоялась в мае 1891 года во Владивостоке. Однако неверная оценка царским правительством собственных возможностей и источников угроз привела к ошибочному выбору средств борьбы с ними. Ставка, как и в середине XIX века, была сделана на территориальную экспансию, дальнейшее расширение границ России, а не на освоение и укрепление имеющихся владений и ресурсов на востоке.
Новый этап активной политики России на Дальнем Востоке был вызван итогами Японо-китайской войны 1894–1895 годов, в результате которой Япония превратилась в доминирующую силу в Северо-Восточной Азии. Главные усилия и средства царский двор направил на участие в разделе Китая, строительство железных дорог в Маньчжурии: Китайско-Восточной (КВЖД) и Южно-Манчжурской (МЖД), а также обустройство взятых в 1898-м в аренду у Китая Порт-Артура и Дальнего как нового плацдарма российской экспансии в Восточной Азии. При этом, однако, главную угрозу своим планам отцы дальневосточной политики России по-прежнему продолжали видеть не в Японии, а в Англии.
Перенося оборонительные рубежи России за пределы собственно российской территории, царское правительство проиграло. Только поражение в Русско-японской войне 1904–1905 годов заставило Петербург отказаться от этой стратегии и заняться укреплением обороноспособности Приамурья. Основной акцент в обеспечении безопасности региона был сделан на заселении его русскими. Приняты меры по усилению крестьянской колонизации региона, интенсифицировано строительство Амурской железной дороги, стимулирован приток российских рабочих, предприняты усилия по развитию сельского хозяйства, торговли и промышленности.
Тем не менее, хотя за 1909–1914 годы государственные расходы на Дальний Восток удвоились (с 55 до 105 миллионов рублей в год), особо интенсивным этот период истории Тихоокеанской России назвать трудно. Слишком большие силы и эмоции были потрачены на проекты за пределами российской территории, Маньчжурия и КВЖД, а не российский Дальний Восток, продолжали притягивать и силы, и капиталы. С другой стороны, распространившиеся после поражения в войне с Японией в столичных кругах представления, что России вообще придется уйти с берегов Тихого океана, не добавляли энтузиазма.
Японский вызов
Если первая фаза активности России на Тихом океане была спровоцирована Англией, а вторая – Англией, США и Японией, то третья – политикой японского милитаризма в Китае. Начало прямой японской агрессии в Маньчжурии (сентябрь 1931 года) заставило Кремль предпринять срочные меры по укреплению советского Дальнего Востока. Осенью 1931 года Комитет обороны при Совете народных комиссаров СССР принял решение об усилении обороны Дальнего Востока, в декабре была собрана специальная комиссия для разработки мероприятий по ослаблению военной опасности в этом регионе. В апреле 1932-го созданы Морские силы Дальнего Востока, в 1933-м принято постановление «О мероприятиях первой очереди по усилению Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА)», в котором предусматривалось строительство укрепрайонов, аэродромов, бензохранилищ, стратегических дорог, складов, объектов ПВО.
Активнейшим образом создавалась промышленность военного назначения. Удельный вес инвестиций в экономику Дальнего Востока в общем объеме капиталовложений в народное хозяйство СССР ежегодно возрастал. Уже в 1932 году расходы на капитальное строительство в крае превысили уровень 1928-го в пять раз, в 1937-м – в 22,5 раза. Ресурсы направлялись прежде всего на создание военной инфраструктуры и военной промышленности. 13 апреля 1932 года Совет народных комиссаров принял решение о возведении объекта особой важности – Байкало-Амурской магистрали. При этом Сталин открыто обосновывал активное строительство на Дальнем Востоке растущей угрозой со стороны Японии.
Важным средством обеспечения обороноспособности региона в этот период стало увеличение численности и переформирование структуры его населения. Миграционная политика советского государства имела прежде всего геополитическое значение, была нацелена на обеспечение безопасности восточной границы СССР посредством формирования на ней благонадежного, мобильного и готового к решению соответствующих задач человеческого ресурса. Сначала выдавливание, а в 1937–1938 годах депортация китайцев и корейцев, выселение неблагонадежных элементов, комсомольские призывы и оргнаборы привели к заметному увеличению численности населения Дальнего Востока (например в Хабаровском крае оно увеличилось с 1933 по 1939 год на 87,1 процента), преобладанию в нем славянского этноса, мужчин (72 женщины на 100 мужчин) и лиц трудоспособного возраста (41 процент населения – в возрасте от 20 до 34 лет). Край, где еще в конце 20-х годов преобладали крестьяне-единоличники, превратился в территорию наемных работников и колхозников.
Начавшаяся в Европе в 1939 году Вторая мировая война вновь переключила главное внимание Кремля на запад, но созданный в 30-е годы на Дальнем Востоке оборонительный потенциал, а также чувствительные поражения, которые советские войска нанесли японской армии в боях у озера Хасан в 1938-м и реки Халхин-Гол (Монголия) в 1939-м, помогли удержать Японию от развязывания войны против СССР.
Советско-китайское противостояние
Следующий период усиленного внимания центра к региону приходится на время Культурной революции и расцвета антисоветизма в Китае, а также войны во Вьетнаме. Антисоветская риторика Пекина и обострение обстановки на советско-китайской границе заставили руководство СССР обратить пристальное внимание на Дальний Восток. Весной 1967 года Кремль вернулся к идее строительства БАМа. Преобладающими при этом были военно-политические соображения, перед которыми экономическая целесообразность проекта отступила на задний план. Строительство было начато в 1974-м. В июле 1967 и мае 1972 годов приняты два постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР по комплексному развитию Дальнего Востока. Существенно увеличились размеры капиталовложений в регион.
Москва реанимировала идею «демографического укрепления» пограничной с КНР полосы, для чего было принято решение переселить в 1967–1970 годах в добровольном порядке в колхозы и совхозы Хабаровского и Приморского краев, Амурской и Читинской областей 23,9 тысячи семей. В 1972-м в южных районах Дальнего Востока и Восточной Сибири введены северные надбавки, также призванные закрепить население на пограничной с Китаем территории. В результате в это десятилетие миграционный прирост на Дальнем Востоке оказался самым высоким за всю послевоенную историю – 1,4 миллиона человек.
Существенно укрепился военный потенциал региона. С мая 1969 года на всем протяжении советско-китайской границы развернулось строительство укрепленных районов. Группировка пограничных войск на границе с Китаем выросла с 10,3 тысячи человек в 1965-м до 51,3 тысячи в 1970-м. Группировка Сухопутных войск увеличилась примерно с 15 дивизий в середине 60-х годов до более 60 дивизий в начале 80-х. В регионе были размещены ракеты SS-20. Тихоокеанский флот превратился из флотилии береговой обороны с численным составом 50 тысяч человек в крупнейший и наиболее мощный компонент ВМФ СССР, имевший 800 кораблей и 150 тысяч моряков и действовавший на всем пространстве от Мадагаскара до Калифорнии.
Завершение в 1975 году вьетнамской войны, смерть в 1976-м Мао Цзэдуна и смена власти в КНР, нормализация советско-китайских отношений серьезно ослабили напряженность на восточной границе СССР. В то же время обострились отношения Кремля с США и Западной Европой. Уже со второй половины 70-х годов интерес советского руководства к Дальнему Востоку заметно упал. В последующие три десятилетия руководство СССР, а затем Российской Федерации не оставляло Дальний Восток без внимания, но преимущественно на словах. Москве было явно не до этой далекой территории. Программы развития региона (на 1986–2000 и 1996–2005 годы) в значительной степени оставались на бумаге, а в 90-е Дальний Восток был практически брошен на произвол судьбы и выживал за счет собственных сил и ресурсов.
Судя по целому ряду факторов, нынешнее повышенное внимание Кремля к Дальнему Востоку – явление несколько иного порядка, чем в описанных выше случаях. Если тогда центр был озабочен приращением или защитой территории государства, то сегодня вопрос стоит о его будущем.
Виктор Ларин, доктор исторических наук, профессор, директор Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН
Опубликовано в выпуске № 26 (494) за 10 июля 2013 года