Алексей Елисеев стал первым в истории отечественной космонавтики руководителем полетами пилотируемых кораблей и орбитальных станций. 13 июля 2024 года ему исполняется 90 лет. В силу преклонного возраста Алексей Станиславович не смог пообщаться напрямую, однако о нем, его заслугах и о сложностях работы на таком посту в интервью ТАСС рассказал коллега и ученик Елисеева, нынешний руководитель полетом российского сегмента Международной космической станции, генеральный конструктор — заместитель генерального директора ПАО "РКК "Энергия" Владимир Соловьев.
— Владимир Алексеевич, 13 июля исполняется 90 лет Алексею Станиславовичу Елисееву — самому старшему из ныне живущих летчиков-космонавтов СССР, дважды Герою Советского Союза. Он три раза летал в космос — с 1969 по 1971 год. Расскажите, пожалуйста, о нем. Какого рода задачи ему довелось выполнять в космосе? Какой ценный опыт его полеты подарили современным экипажам?
— Начать стоит с того, что Алексей Станиславович был одним из первых гражданских космонавтов, которые первыми профессионально начали испытания наших космических кораблей.
Алексей Елисеев, 1969 год
Источник изображения: © Валентин Черединцев/ ТАСС
И полеты у него, конечно, были совершенно уникальными — по сути, это были первые испытательные полеты нового космического корабля "Союз". Именно экипаж Елисеева первым выполнил всю программу полета. А она была сложной: они выполнили стыковку двух кораблей, переход членов экипажа на другой корабль. Подчеркну: такие весьма и весьма сложные операции в открытом космосе серьезно продвинули вперед космические технологии.
То количество операций и экспериментов, которые Елисеев выполнил за три полета, и сегодня выполняется за большее число экспедиций.
— После завершения работы космонавтом Алексей Станиславович стал руководителем пилотируемых полетов СССР. Что это за работа?
— Он был первым руководителем полетов, потом был Валерий Рюмин, а третий — это ваш покорный слуга. Кстати, до сих пор руководитель полета работает в кабинете в Центре управления полетами, который обживал еще Елисеев в 1973 году при программе "Союз — Аполлон". Я стараюсь сохранить кабинет точно таким же, каким он и был. Здесь же работал и Валера Рюмин.
Алексея Станиславовича всегда отличал интерес к новому, эта черта присуща ему и сегодня, несмотря на солидный возраст. Он был в команде Бориса Викторовича Раушенбаха (советского физика, одного из основоположников советской космической программы — прим. ТАСС). Обладая фундаментальными знаниями, знаниями небесной механики, пилотируемого полета, Елисеев всегда тщательно разбирал возникшие технические проблемы и задачи. У него есть любимая присказка: "Хотелось бы в деталях понимать". Кроме того, он очень остро чувствует, когда человек что-то "фантазирует".
Кто такой руководитель полета? После увеличения продолжительности полетов космических аппаратов возникла задача: на научной основе создать новую профессию — людей, которые не просто управляют каким-то сложным космическим аппаратом, а еще и взвалят на свои плечи груз ответственности за безопасное управление. Люди весьма и весьма высокой квалификации и в очень сложном деле.
Алексей Станиславович с его пытливым умом и профессиональным подходом к работе как никто подходил на эту должность.
Он создал уникальную команду. Мы с Рюминым потом, по сути дела, подхватили его работу, когда он ушел, и начали ее развивать, понимая, что аппараты становятся сложнее, полеты дольше и в связи с этим надо применять новые решения, чтобы структура системы управления не разрослась до десятков тысяч человек.
Сегодня мы стараемся справляться с работой как можно меньшим числом людей, хотя Международная космическая станция — гораздо более сложный с точки зрения управления объект по сравнению с первыми орбитальными комплексами. Да, с точки зрения науки управления законы не изменились, но увеличился объем информации, существенно уменьшилось располагаемое время, техника стала гораздо сложнее.
— А должность, получается, создавалась одновременно с самим Центром управления полетами (ЦУП)?
— Центр управления полетами был создан, естественно, раньше, но Алексей Станиславович фактически создал архитектуру управления пилотируемыми полетами. Он отмечал, что есть вещи, характерные для любого аппарата: для него должны быть сформированы необходимые команды, которые затем передаются через систему наземных измерительных пунктов по баллистически рассчитанному пути. При этом формирование команд — это прерогатива создателей аппарата. Вопрос отправки их на борт — вопрос ЦУПа, а управление — задача Главной оперативной группы управления, в состав которой входят специалисты всех предприятий, задействованных в создании и эксплуатации аппарата.
— То есть раньше ЦУП работал иначе?
— Работа Центра управления полетами менялась с изменением и усложнением самих аппаратов и программы их полета. Если сначала, грубо говоря, запустили аппарат, пару раз с ним общались посредством команд и затем он возвращался, то потом люди стали летать неделями, месяцами, выполнять ту или иную программу полетов, встал вопрос подготовки специалистов по управлению полетом.
Сейчас кадры для нас готовят не в одном учреждении высшей школы — и в Бауманке, и в МАИ, и в Военмехе уже есть кафедры, которые занимаются подготовкой специалистов по управлению полетами. Но когда в начале 70-х годов этой работой занимался Елисеев, приходилось серьезно задумываться о подборе людей. Известную многим ученым теорию автоматического управления нужно было преобразовать в такую широкоформатную науку оперативного управления набором сложных систем, которые весьма и весьма далеки от тех людей, которые занимаются управлением. Это воплощение теории на практике привело к созданию того, что сегодня мы называем Главная оперативная группа управления, или ГОГУ. Уже позднее, когда начались международные полеты, например по программе "Союз — Аполлон", под задачи ГОГУ уже построили здание, провели свет, тепло, разместили в нем вычислительный комплекс, создав Центр управления полетами. И сегодня схема, заложенная при Елисееве, продолжает работать: ЦУП считает, как доставить команду на борт, а выполнение программы полета — это Главная оперативная группа управления.
— Ваш первый полет состоялся в 1984 году. Тогда Елисеев еще руководил полетами?
— В мой первый полет он руководил полетами, а во второй полет руководителем был уже Валерий Викторович Рюмин.
— С 1970-х годов, когда Елисеев заступил на должность руководителя полетов, прошло полвека. Что за это время изменилось с точки зрения должностных обязанностей, нюансов работы?
— Что-то осталось неизменным, а что-то изменилось кардинально. Как и тогда, руководителя полета назначает правительство решением государственной комиссии. Это, как правило, космонавт с опытом длительных космических полетов, который несет ответственность, во-первых, за безопасность экипажа, во-вторых, за нормальное функционирование космической техники и, в-третьих, за наиболее полное выполнение программы полета. Вот три основных момента, которые, по сути, закладывал Алексей Станиславович Елисеев.
Что касается изменений, то, естественно, космическая техника стала сложнее, изменились системы ее управления, произошла цифровизация. А раз изменился объект управления, то вслед за ним, а иногда и с упреждением, изменяется система управления, или, как мы иногда говорим, "инструмент управления". Главный зал управления полетом Международной космической станции и большое количество помещений рядом с ним на нескольких этажах — это сложный, разноплановый и большой инструмент управления. Но главными в нем по-прежнему остаются люди. Потому что таких специалистов у нас немного.
— Чем так уникальны сотрудники ГОГУ?
— Прежде всего, нам нужны люди, преданные своему делу. Это крайне важно. Естественно, они должны обладать нужной квалификацией, но без любви к тому, что ты делаешь, без интереса здесь работать не получится. Это тоже заложено Алексеем Елисеевым.
— С момента учреждения должности руководителя полетом прошло порядка 50 лет, а недавно вы говорили, что создаваемая Российская орбитальная станция (РОС) может проработать на орбите полвека. Как, по вашему мнению, за 50 лет может измениться функционал руководителя полетом?
— Изменений будет много, и гораздо раньше этого срока. Российскую орбитальную станцию мы специально создаем для полета по принципиально другим, околополярным орбитам, если сравнивать с орбитой МКС. И эта траектория полета, конечно, формирует свои особенности управления. Сегодня мы располагаем спутниковой и наземной системами управления с наземными пунктами на территории страны. Для РОС их нужно будет располагать иначе, это непростая задача.
Кроме того, при создании Российской орбитальной станции используются принципиально иные подходы ко многим бортовым системам. Станция будет цифровой, с мощными резервными системами, будет много новых задач, которые необходимо будет решать в сложных условиях, так как наша новая станция должна летать в полярных районах, где нет магнитосферы, где иное распространение радиоволн, где есть негативное влияние ионосферы. Так что нам предстоит решить достаточно серьезные проблемы.
— Что будет с Главным залом управления и людьми, которые здесь работают, после завершения эксплуатации МКС?
— Зал не пропадет. Будем думать о том, как отсюда управлять другими проектами — например, лунной программой. Надо ставить перед собой задачи и двигаться постепенно. Это, кстати, один из лозунгов Алексея Станиславовича Елисеева. В прошлом, когда создавался ЦУП, мы ему говорили, что у нас еще объекта управления нет, а мы уже к чему-то готовимся. Он нам отвечал: будет объект управления.
К вопросу о планировании. Как-то Елисеев мне рассказал очень интересную историю, которую ему поведал руководитель отбора и подготовки первых космонавтов Николай Петрович Каманин — генерал-полковник авиации, он один из первых получил звание Героя Советского Союза. И вот еще задолго до Великой Отечественной войны Каманин, тогда еще лейтенант, как-то ехал с Дальнего Востока на поезде и познакомился в купе тоже с летчиком по фамилии Виноградов. На тот момент он, кажется, в звании майора был, а брат этого летчика на верхней полке спал. Разговорились, и Виноградов спросил, кем Каманин себя видит в будущем. Тот ответил, что будет учить других летчиков, но сильно далеко не заглядывал, на что майор Виноградов заметил: "Надо мыслить задачами шире, масштабней! Я вот буду командовать воздушной армией, а брат мой будет послом во Франции". На это Николай Петрович заметил, что у СССР нет дипломатических отношений с Францией. А тот ему в ответ: "А мы мечтаем, что потом дипломатические отношения будут установлены, и брат станет послом во Франции".
Уже ближе к 60-м годам Каманин, которому поручили отобрать и подготовить первых космонавтов, поехал с инспекцией в войсковые части в Средней Азии и в одной из командировок прилетел под Ташкент, где 30-й воздушной армией командует генерал-лейтенант Василий Александрович Виноградов. "Я прилетел, говорю: "А помните, как мы с вами в купе разговаривали?" — а тот: "Конечно, помню!"
Но это еще не конец истории. После полета Юрия Алексеевича Гагарина Каманин сопровождал его в различных поездках по всему миру. И в Париже они встретились с послом СССР во Франции… Сергеем Александровичем Виноградовым.
К чему я это рассказал: когда мы лет шесть тому назад осознали, что программа МКС подходит к завершению, мы стали всерьез думать о будущем.
— Мы сейчас находимся в Главном зале управления полетом российского сегмента МКС. Тут есть и рабочее место руководителя полетами. А со времен работы Алексея Станиславовича оно сильно поменялось?
— Ну конечно. Даже зал был другой. Зал, откуда управляли полетом предыдущих орбитальных комплексов, располагался в другом корпусе, рядом с кабинетом руководителя полетом. После затопления станции "Мир" он не используется, но скоро в нем будет создаваться зал управления РОС. В ЦУПе два таких больших зала — бывший "мировский" и этот, где мы управляем полетом МКС. А создавался он под программу "Энергия — Буран". Отсюда управлялся наш многоразовый корабль в своем единственном полете.
— О каких еще заслугах Алексея Станиславовича можно упомянуть?
— Тут нужно снова вернуться в прошлое. Изначально, во времена Гагарина и первых полетов, управление зиждилось на наземных измерительных пунктах. Исторически, еще с запуска первого искусственного спутника Земли в 1957 году, сложилось, что все они принадлежали военным. В США, кстати, ситуация была аналогичной. Но потом полетели гражданские космонавты, появились спутники, работающие в интересах гражданского сектора экономики, и стало ясно, что нужно решать как-то проблему. Строить помимо военных еще и гражданские наземные пункты нецелесообразно, поэтому было решено фактически "арендовать" военные. В итоге родилась следующая схема взаимодействия: самими наземными измерительными пунктами командуют военные, а то, какие команды и на какой аппарат передавать, определяют гражданские специалисты, создававшие тот или иной аппарат. Получилась такая параллельная схема с двумя командами, а в этой ситуации работу всегда сложно организовать — это зачастую существенно снижает оперативность и уровень ответственности в принятии решений.
Надо отдать должное Елисееву, который одним из первых понял, что эта схема не работает. И после очень долгих дискуссий, разнообразных записок и совещаний, на самом высоком уровне — даже Брежневу докладывали — в конце концов договорились о создании единой структуры, которая будет гражданской и должна будет уметь договариваться должным образом со всеми.
Были разработаны регламенты, разделены зоны ответственности, чтобы "жить одной семьей". Но "главой" этой семьи и единственным отвечающим за принятие решений стал руководитель полетами — представитель той организации, которая создает технику. Потому что пилотируемые аппараты — это вещь в высшей степени сложная.
— Но основы этому всему заложил Елисеев, верно?
— Да, он заложил основы.
— Вы говорили, что сейчас он уже не так активно участвует в рабочем процессе. Вы общаетесь, созваниваетесь? Может быть, советуетесь?
— Я бы не сказал, что сейчас мы сильно с ним советуемся, но, конечно, перезваниваемся, общаемся, обсуждаем какие-то моменты, но не очень часто, к сожалению.
— А когда вы стали руководителем полетов, с кем больше советовались и консультировались — с Рюминым или с Елисеевым?
— С Рюминым я не советовался, а просто вместе работал — я стал руководителем полетами, а он — первым заместителем генерального конструктора. За ним были все испытания — не только те, которые мы называем летно-космические, но и все наземные и прочие. Мы с ним каждый день общались и что-то обсуждали.
С Елисеевым в меньшей степени [советовался]. Его уход с поста руководителя полетами был неожиданным даже для него. Как он мне рассказывал, его в определенный момент вызвали в ЦК КПСС и сделали предложение, от которого невозможно отказаться — иначе партбилет положишь на стол. И он пошел ректором МВТУ. Потом мы довольно часто встречались — я дарил свой скафандр в музей МВТУ, ведь я тоже бауманец — участвовал в различных торжественных мероприятиях. Он переживал этот переход на новую работу, его не сразу принял коллектив, был период адаптации. Алексей Станиславович, привыкший к жесткой дисциплине, мне как-то рассказывал: "Представляешь — там в девять утра еще никого нет, а в час — уже никого нет".
— Почему, по-вашему, во времена Елисеева, по сравнению с сегодняшним днем, быстрее выполнялись проекты?
— Тогда была существенно меньшая отчетность, в том числе финансовая. Сейчас все существенно строже и скрупулезнее. Не сразу, но постепенно все эти работы обросли колоссальным количеством бюрократических вещей. Часть из них предшествует началу фактических работ — например, расчетные калькуляционные материалы. И все это оформить, узаконить, согласовать между инженерами и бухгалтерскими структурами — это довольно сложно и отнимает массу времени, чего раньше не было.
Это был 70-й, 71-й год. У нас одна станция была запущена, и вследствие недопонимания между гражданскими и военными она вернулась в зону радиовидимости на очередном витке с нулем топлива. А запас на борту был на длительное время. Стали думать, что делать. Ведь станция долговременная, а тут за виток израсходовано все топливо. Тогда у Константина Петровича Феоктистова, нашего знаменитого конструктора и космонавта, родилась идея: давайте сделаем дозаправку. На него сначала смотрели как на ненормального — тогда только сумели создать систему дозаправки самолета, где только одно топливо, керосин, а тут два компонента топлива, горючее и окислитель. Мы тогда создали довольно сложную пневмогидросхему приема топлива для жидкостных ракетных двигателей и реализовали ее на грузовом корабле "Прогресс". Схема сложная, состоит из большого количества самых разнообразных клапанов. И после успешных испытаний на наземных стендах мы смогли реализовать задачу в космосе. Конечно, не сразу, была масса сложностей при испытаниях, но вопрос был решен.
— Подобная ситуация, как та, что произошла с потерей топлива на станции, — это лежит на плечах руководителя полетами?
— Когда станция полетела, а топлива нет, это все вопрос Главной оперативной группы управления.
— Но решать проблему нужно в первую очередь руководителю полета?
— Ну, если ее можно решить, то да. Руководителю нужно придумывать, каким образом можно отремонтировать, выйти из ситуации. Если нет топлива, ее уже не отремонтируешь.
— Сколько времени ушло на создание системы дозаправки, которую вы разрабатывали?
— Я думаю, года через три мы первые образцы уже испытывали в полете. Тогда было побыстрее. Некоторые вещи мы делали ускоренно, да и к тому же мы все были молодые. Лет пять я вообще спал через ночь. У нас была такая схема: ты работаешь, ночью идешь на испытания, проверяешь, как все работает, потом днем работаешь, пишешь отчет, а уже следующую ночь ты спишь. И так несколько лет, причем это не только я один — нас таких целая команда была такая.
— Сейчас такого уже нет?
— Нет, такого нет. С другой стороны, люди, которые сегодня заняты управлением полетом станции, работают по графику "сутки через трое".
— Владимир Алексеевич, любая работа, любая сфера деятельности имеет свои положительные и отрицательные черты. Что вам лучше всего запомнилось из того периода, когда Алексей Станиславович был руководителем полетами? Что-то врезалось вам в память?
— Был такой весьма драматичный эпизод в 1979 году с Николаем Рукавишниковым, когда в основном двигателе их корабля "Союз-33" прогорела камера — он тогда летал с болгарским космонавтом Георгием Ивановым. Мы какое-то время не понимали, можно ли корабль вообще посадить, потому что основной и резервный двигатели располагались рядом, и так как основной прогорел, то масштаб повреждений никому ясен не был.
При этом с командиром экипажа Николаем Рукавишниковым он говорил абсолютно спокойным голосом, такой выдержке можно только позавидовать. Правда, потом, после посадки, мы хорошо выпили в квартире Николая Николаевича Рукавишникова.
— А вам такой опыт помог в жизни? Ориентируетесь на своих учителей?
— Конечно, я стараюсь тоже не шуметь.
— А что бы вы пожелали Алексею Станиславовичу?
— Я, конечно, желаю здоровья, в таком возрасте это обязательно. Но еще я бы пожелал, чтобы он не терял надежду. Надежду на то, что впереди еще есть много интересных дел, интересных идей. Интересно жить, когда интересно. Если неинтересно работать, то тогда лучше и не ходить на работу — тоска полная. Этому он нас и учил.
