Поиск подлодок противника — это "командное состязание", заявил британский командир подводной лодки в интервью The Telegraph. Он раскрыл некоторые приемы по перехвату вражеских судов. Впрочем, есть одна проблема: русские знают эту схему не хуже.
Доминик Николс
Когда прямо на вас идет торпеда, экипажу подводной лодки остается лишь одно — попытаться совершить маневр уклонения. Капитан Британского королевского флота Райан Рэмзи (Ryan Ramsey) решительно отдает приказы. Команда немедленно реагирует, разворачивая подводную лодку класса “Трафальгар”, чтобы уйти от стремительно приближающегося оружия.
Но нужно чудо, чтобы подводная лодка водоизмещением почти 6000 тонн обогнала торпеду. Чуда и не происходит: торпеда врезается в рубку. По корпусу из высокопрочного стального сплава, выдерживающего высокое давление и испытанного на максимальной (засекреченной) глубине погружения, прокатывается ударная волна.
Повезло еще, что это всего лишь учения и что голландская торпеда не оснащена боеголовкой. Из-за ошибочной настройки торпеда погрузилась глубже положенного и “увидела” скрывающуюся в океанской толще британскую подводную лодку.
Однако этот инцидент “произвел впечатление”, говорит Рэмзи, который с тех пор вышел на пенсию.
Рэмзи прослужил подводником 23 года. Три из них он был капитаном быстроходной подлодки “Турбулент” и играл в противолодочные кошки-мышки.
Еще до того, как мы заговорили о российских подводниках, выяснилось, что максимальную сложность для британцев представляют даже не они, а само море. Кстати, оказалось, что Рэмзи пересекался c пятерыми коллегами из России на одном мероприятии в 2009 году. "Чему я только ни научился от них за водкой во время той попойки. Потом пользовался этим на службе", — вспоминает он.
“Мне всегда казалось удивительным, что, отправляя на задание подводную лодку, мы всегда выбираем сложнейшую из платформ в нашем арсенале, нечто еще менее изученное, чем сам космос”, — размышляет Рэмзи.
Том Шарп (Tom Sharpe), командир корабля Королевского флота в отставке с 20-летним стажем, согласен с ним. “Когда ты отдаешь швартовы и поднимаешь, так сказать, паруса, то действовать приходится независимо от присутствия противника, — рассуждает Шарп, в прошлом командир противолодочного фрегата. — Ты оказываешься во власти сил, которые гораздо опаснее всего, что имеется в арсенале врага. И если ты попадешь в передрягу, то шансы на выживание стремительно тают”.
И это что касается внешних сил — непосредственно моря. Внутри корабля, как надводного, так и подводного, условия не менее суровы. Подводники дежурят шестичасовыми сменами через каждые шесть часов. Такой режим в течение ста дней автономного плавания — обычное дело. “Это само по себе довольно жестоко, — признается Рэмзи. — Полноценно поспать не удается, выходит не более четырех часов за один присест”.
“В таком режиме можно существовать чуть ли не бесконечно, только вот это совсем не весело, — добавляет Шарп. — Это именно что существование, а не жизнь”.
На весь экипаж подводной лодки численностью около 130 человек приходится всего четыре раковины и три туалета. “Трудновато приходится”, — замечает Рэмзи в своеобычной сдержанной манере.
“У вас в стальной трубе сидит целая толпа народу без какого бы то ни было контакта с внешним миром. Может, раз в неделю, от семьи приходит весточка из 150 слов. Поговорить с ними нельзя. Передавать сообщения тоже. Кроме того, иногда на борту возникают трения. Бывает, что люди ссорятся. Важный момент — это чтобы все решалось вовремя, ведь иначе напряженность будет лишь накапливаться. Когда это переходит все границы, приходится вмешиваться”, — говорит Рэмзи.
Похоже, что среда самая что ни на есть взрывоопасная. Так почему же страны вкладывают так столько сил и средств в подводную войну?
“С помощью подводных ресурсов можно эффективно воплощать свои политические намерения, — говорит Рэмзи. — Можно угрожать, шпионить, собирать разведданные — в общем, все что угодно”.
Он говорит, что подводные лодки лучше рассматривать не как металлические футляры для сигар, которые гоняются за вражескими футлярами, а скорее как “крошечные пузырьки Центра правительственной связи”.
“Подводные лодки — это одновременно первая и последняя линия обороны Соединенного Королевства. Последняя — это, надо полагать, стратегические подлодки с баллистическими ядерными ракетами Trident D5 (“Трезубец”). Первая же линия обороны — это сбор разведывательной информации. А для этого приходится бывать по всему миру — везде, где только можно добыть разведданные, чтобы оценить будущие возможности и убедиться, что в случае чего мы справимся”, — рассуждает Рэмзи.
Разумеется, многие страны проделывают то же самое с самой Великобританией. Поиск вражеских подводных лодок — это в принципе командный вид спорта.
Рэмзи говорит, что для надводного флота важнейшая задача — держаться вне пределов досягаемости торпед вражеской подводной лодки. Их радиус действия оценил как “большую однозначную цифру, если в милях”, и добавил: “Если ваш корабль находится за пределами этого диапазона, можете делать все, что заблагорассудится”.
При этом он предостерег: “Но если у вас одиночный фрегат против одиночной подводной лодки, то вам светят проблемы. В боевых действиях вообще-то не бывает абсолютных величин, а в противолодочной войне и подавно много переменных, но чтобы один фрегат против подводной лодки? Преимущество всегда будет на стороне подлодки”.
Охота на российские подлодки начинается со сбора разведданных. Благодаря спутниковым снимкам и другим источникам британские военные как правило узнают, когда они уходят на задание с баз под Мурманском в Заполярье. Эти сведения строго засекречены и не распространяются даже внутри альянса НАТО.
Подводные датчики на морском дне в коридоре под названием Фареро-Гренландский рубеж отправляют в штаб-квартиру тихий сигнал тревоги всякий раз, когда российская подлодка входит в северную Атлантику.
Патрульные самолеты дальнего действия, такие как P-8 Poseidon (“Посейдон”) британских ВВС с датчиками и системами вооружения для противолодочной и надводной борьбы, могут уточнить квадрат поиска — возможно, при помощи дружественной подлодки.
После этого фрегаты проводят поиск с близкого расстояния с помощью гидроакустических систем с буксируемой антенной, которые погружаются в океанские пучины, чтобы засечь характерные звуки техники. Корабли издают импульсы — то есть звуки, которые достигают вражеской подводной лодки и, отразившись, возвращаются обратно.
“При этом ты выдаешь собственную позицию, но в данном случае это не имеет значения, — говорит Шарп. — Пока ты вне пределов досягаемости их оружия, считай, что ты в безопасности”.
“Однако отыскать хорошо отлаженную атомную подводную лодку в пассивном режиме — эта задача не для фрегатов. Она под силу лишь другой хорошо отлаженной подлодке”, — признает он.
Окончательно убедившись, что российский корабль обнаружен, командир фрегата запустит бортовой вертолет Merlin (“Мерлин”), чтобы определить ее точное местонахождение, и, если поступит соответствующий приказ, запустит оружие. Для вертолетов Королевского флота это будет торпеда Sting Ray (“Скат”) со сложной акустической системой самонаведения и 45-килограммовым зарядом взрывчатого вещества — достаточно мощным, чтобы пробить двойной корпус современных подлодок.
Звук распространяется под водой на огромные расстояния, и верно откалиброванный гидролокатор переменной глубины фрегата уловит шум за сотни километров. Однако конкретное расстояние будет зависеть от целого ряда факторов.
Сложнейшие системы помогают командирам на глубине и на поверхности создавать условные модели моря, где в виде “слоев” учитываются глубина, температура, соленость и расстояние от ближайшей суши. При некоторых условиях сигналы гидролокатора могут “отскакивать” от этих слоев, то подлодки могут безнаказанно прятаться внизу, незаметно подбираясь к кораблям вплотную. Капитан должен правильно расположить лодку в этих слоях, чтобы спрятаться или, наоборот, выйти на охоту.
Изнурительный курс под названием “Перископ”
В свое время Рэмзи обучал будущих британских и американских командиров на курсах Королевского флота под названием “Перископ”. Это суровое испытание и всесторонний экзамен на профпригодность. Сдают его лишь 60% курсантов. “Мыслить в категориях успеха или неудачи — это очень по-человечески”, — комментирует Рэмзи.
“Огромную роль в этом играет эго. Некоторые капитаны с непомерным эго выходят за рамки того, что следует делать в той или иной ситуации, — рассуждает он. — Можно войти в контакт с противником и начать его преследовать, но надо и сообщить другим, чтобы они отслеживали другие силы. Но уйдя с глубины и вернувшись обратно к перископу, чтобы отправить сообщение или передать данные, ты немедленно лишаешься тактического преимущества”.
“Я всегда считал, что это настоящий вызов. Как далеко можно зайти, прежде чем прекратить погоню и сказать самому себе: “Так, ясно, противник отправляется туда-то. Может, пора задействовать для перехвата другие силы?” — рассуждает Рэмзи.
“Противолодочная война — это ни дать ни взять шахматная партия, — продолжил он. — Еще можно сказать так: ты в темной комнате, и у тебя есть нож. У противника тоже есть нож, но ты его не слышишь, и он тебя тоже. Но ты все равно озираешься в надежде, что он первым издаст хоть какой-то звук, чтобы можно было разобраться с ним”.
Случались ли у Рэмзи контакты с российскими подлодками? “В свое время всякое бывало, — загадочно отвечает он. — Но когда тебя обнаруживает противник, начинается совсем другая игра”.
“Ты больше не контролируешь ситуацию тактически. Предстоит придумать, какой совершить обходной маневр и как оттуда выбраться, чтобы вернуться в другой раз. Ты даже не знаешь, откроют ли они огонь или нет. Ты не знаешь, какова будет их схема взаимодействия. Они же не говорят нам, что собираются предпринять. Так что мы понятия не имеем, какие у них на этот счет распоряжения, мы знаем только свои. В такие моменты ситуация исключительно напряженная”, — рассказывает Рэмзи.
Шарп кивает: “Противолодочная война — дело сложное и запутанное, и капитан, который разберется в ситуации быстрее всех и навяжет свои решения противнику, в итоге неизбежно одержит победу”.
