Смерш из инкубатора, унижение генералов, красное колесо и потусторонняя Европа
В последние недели сразу три видных политических мыслителя решили порассуждать на общие темы. О войне идей. О судьбе России на фоне украинского кризиса. О судьбе Украины на фоне европейских разочарований.
Александр Дугин написал колонку «России нужен антилиберальный Смерш (РИА «Новости», 19.12.23). В России либеральная гегемония еще крепка, пишет он. У нас либеральное все – образование, экономика, культура – начиная с Конституции. «Даже сам запрет на идеологию – чисто либеральный тезис». Ведь либералы не считают свой либерализм идеологией – идеологией они обзывают лишь то, что им бросает вызов: коммунизм, национализм, устои традиционного общества.
(Вообще-то консерваторы в России сами проиграли конкуренцию. В 1990-е публиковать можно было что угодно, хоть «Mein Kampf». Но даже на фоне шоковой терапии в экономике и протестных настроений в обществе традиционалисты и националисты не смогли предложить заманчивой программы и ярких лозунгов. Это притом, что Россия в принципе консервативна, либеральные крайности здесь не приживаются).
Сам Дугин в 1990-е то искал арктическую прародину арийской расы, то примыкал к национал-большевикам Эдуарда Лимонова, то увлекался старообрядчеством, то читал лекции по геополитике, то сочинял неоевразийство с Гейдаром Джемалем. Выработанную им в итоге «четвертую политическую теорию» (четвертую после коммунизма, фашизма и либерализма) можно назвать эклектической или синтетической. В общем, трудно увлечь массы, когда сам не знаешь, к чему зовешь.
Еще Ханна Арендт заметила, продолжает Дугин, что тоталитаризм – свойство всех идеологий Нового времени, включая либеральную демократию. В либерализме заведомое меньшинство претендует на знание «универсальной истины». А большинству слова не дают: «Гитлера немцы выбрали большинством голосов, значит, большинство может сделать неправильный выбор». Править должны прогрессивные меньшинства.
(Ссылка на Ханну Арендт – позавчерашний аргумент. Третий рейх она знала изнутри, но сталинский тоталитаризм понимала плохо – и фактические ошибки вели к неверным выводам. А что либерализм, коммунизм и фашизм (на практике, идеалы у них были разные) нисколько друг друга не краше – это и вовсе тезис тривиальный, тут не стоит ломиться в открытую дверь. Но именно поэтому многим народам, не только русскому, обрыдла всякая идеология. Что нашло отражение и в Конституции РФ.)
В захваченную либералами Россию Путин привнес лишь принцип суверенитета, считает автор. «Путин поделил власть с либералами: ему отошли реализм, военная сфера и внешняя политика, а им – экономика, наука, культура, образование». И до сих пор мы имеем дело с «суверенным либерализмом», то есть с «безнадежной попыткой сочетать политический суверенитет с глобальными западными нормативами».
(Между тем именно благодаря либеральному устройству экономики Россия сегодня выдерживает натиск Запада. Изолировать Россию от мировой экономики не удалось – поэтому конфликт на Украине можно вести в формате СВО без тотальной мобилизации. Хотя сама способность РФ к мобилизации, с одной стороны, унаследована от СССР, а с другой – от Петра I, основателя империи. Эти три традиции – имперскую мобилизацию, советское устройство ВПК и либеральную эффективность экономики – Россия сегодня неплохо сочетает и разумно дозирует. Почему Дугину это сочетание кажется безнадежным, из его декларации непонятно.)
Нельзя обосновать Россию как цивилизацию с опорой на либеральную идеологию, заключает автор. «Необходимо нечто аналогичное Смершу в области идей и гуманитарных парадигм». Но для этого пока нет ни решимости, ни кадров, ни институтов. Так что пора «открывать еще один фронт – в области идеологии, мировоззрения, общественного самосознания».
Ну хорошо, допустим, Дугину удастся вытоптать ростки либерализма в России. «До основанья, а затем». Вот именно – а дальше что? Строить византийскую «симфонию властей» со староверским фанатизмом – так он сам пишет, что нет ни строителей, ни стройматериалов. И потом, откуда у консерваторов эта боязнь чуждых поветрий – они что, инкубаторские и могут жить только за железным занавесом, занимаясь идейным импортозамещением без конкуренции?
При этом борьбу Дугин хочет вести методами условного Смерша, вооружась революционным правосознанием («консервативная революция» – тоже революция). Смерш был эффективен, когда речь шла о настоящих врагах (как в романе Богомолова «Момент истины», написанном со знанием дела). Но слишком охотно применял правило «убивайте всех, Бог узнает своих» в отношении собственных граждан. А это уж не евразийский и не византийский принцип – его исповедовали западные крестоносцы, когда устраивали геноцид землякам-альбигойцам.
И эту распрю Дугин хочет затеять в пору, когда Россия уже ведет «отчасти гражданскую войну», по определению президента Путина. Как говорится, нашел время.
КОЛЕСА И КАНАВЫ
А вот еще одна реплика о сталинских временах и их апологетах – Дмитрия Ольшанского в его Telegram-канале «Комиссар исчезает» (21.11.23).
В чем проблема с неосоветской верой? Не в том, кто кого расстрелял, посадил и ограбил сто лет назад. Сегодня «неосоветчики» проповедуют идею низкого статуса и неуважения к человеку, пишет Ольшанский.
«Чем отличается царский генерал-герой от красного генерала-героя? В бою, представим себе, оба были храбрыми офицерами. А отличаются они тем, что в мирной жизни царский генерал считал нормой известный уровень этикета, стиля и уважения к себе и другим. А красный генерал жил в атмосфере хамства и жлобства, где следователь НКВД расстегивал штаны и мочился ему в лицо, заставляя признаться, что тот – гондурасский шпион. В отношениях царского генерала, хоть сто раз опального, и царского же жандарма это было невозможно».
(Ну это, положим, не совсем так или даже совсем не так. Фраза Павла Первого «В России значительное лицо только тот, с кем я говорю, и только пока я с ним говорю» – скорее всего апокриф. Но самодержавный принцип она передает хорошо.
Даже дворяне перед самодержцем – сущие холопы. Даже наследника престола можно пытать, как Алексея Петровича, или держать взаперти до полного помешательства, как Иоанна Антоновича. А царских генералов, бывало, разжаловали в рядовые – специфический способ унижения, немногим слаще сталинских застенков.)
Неосоветчикам хочется казарменного, тюремного стиля, продолжает Ольшанский. Грубости нравов, примитивности иерархий, власти хама. И когда нам рассказывают, что «русские – белые только по недоразумению», что братья России – в Бурунди, это не попытка подражать СССР, а закрепление низкоранговости. «Да, мы Бурунди, и так нам и надо. Ты че там выступаешь, салага, а ну сиди ровно, и не такое терпели».
(Это реплика в сторону писателя Захара Прилепина, который утверждал, что «русские цветные, мы белыми случайно родились, по недоразумению. Мы являемся Ордой, мы между собой договоримся».
С одной стороны, вроде бы ничего страшного: этногенез у русских действительно пестрый (хотя предками из Орды гордились лишь дворяне – Чингизиды в империи котировались почти как Рюриковичи). С другой стороны, непонятно, кто тут больший расист: Ольшанский, которого приводит в ужас идея тождества с туземцами Бурунди, или Прилепин, исповедующий нечто вроде «цветного расизма»: хоть с кем породнимся, лишь бы не с западными эльфами позорными.)
Советская власть ненавидела идею комфорта и достоинства. «Сиди-терпи-молчи-тыникто-затебявсерешат-копайканаву-копайканаву-копайканавуясказал» – это и есть тот «коммунизм», который нам предлагается, заключает Ольшанский.
По существу тут можно сказать вот что. Сословные привилегии и принцип «чин чина почитай» – имперская традиция. Но советские номенклатурные списки оставили далеко позади имперскую Табель о рангах с ее 14 классами. Уже в 1925 году номенклатурные перечни насчитывали 6 тыс. позиций и с тех пор ежегодно пересматривались. В общем, тут была своя «цветущая сложность».
Но сталинская элита отличалась и существенным единством. Естественный отбор в этой среде был скорым и кровавым. Он и вынес наверх определенный антропологический тип. Лев Аннинский говорил о нем: «В этой жуткой, рыхлой, непредсказуемой стране власть должна была быть очень жесткой, и не просто жесткой, а вязко-жесткой. Потому что европейская власть тут не удержалась бы. Эти партийные дяди, эти здоровые, косноязычные мужики были отобраны по принципу воинско-уголовной верности друг другу. Они обеспечивали эту вязкую связь».
Социальные лифты при Сталине заменяло огромное колесо, быстро выносящее человека на самый верх и столь же быстро низвергающее его в бездну. Замечательное изобретение, между прочим. Тех, кто зазевался или замешкался, оно давит. Тех, кто успел прицепиться, подымает ввысь, пусть и ненадолго. А все прочие это колесо вращают, лихорадочно стараясь не сбиться с шага. «Вишь какое! А что ты себе думаешь, доедет это колесо?..» – «Тебя первого и доедет, коли будешь лишнее болтать».
Но сегодня у руля в России стоят совсем другие люди – даже чисто внешне. И строить такое колесо просто некому (хотя колея, то есть канава, еще сохранилась). И вообще всякая реставрация прежнего режима – это утопия. Говорил же Людвиг Витгенштейн, что из прошлого нельзя извлечь будущее, как из меньшего нельзя извлечь большее.
ГРАЕ, ГРАЕ, ВОРОПАЕ
Владислав Сурков разместил на ресурсе «Актуальные комментарии» (20.11.23) реплику «Сумерки на хуторе». Менталитет малороссов лучше всего раскрыл Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», пишет он. Сказочность мировосприятия, магическое мышление, впечатлительность и поэтичность – главные черты украинской души. Диканька кишит колдунами, ведьмами, утопленницами и чертями. «Украинец всегда либо заколдован, либо расколдован, третьего состояния он не знает».
Такова и местная политическая культура. «Це Европа, НАТО, безвиз, рамштайн» – это магические формулы. А когда они перестают работать, наступают отрезвление и обида. Майданных колдунов проклинают – и «тут же подпадают под влияние свежих проходимцев». То-то генерал Залужный уповает на «нечто, сопоставимое с изобретением пороха», на неведомое чудо-оружие. А многие на улице Банковой тайком мечтают о Минске-3, пишет Сурков.
На первый взгляд это вариация даже не темы Гоголя, а анекдота из тургеневского «Рудина». «Начать так: «По-пид горою, по-пид зеленою, грае, грае воропае, гоп! гоп!» Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и непременно заплачет». – «Помилуйте!.. Я жил в Малороссии, люблю ее и язык знаю… «Грае, грае воропае» – совершенная бессмыслица». – «Может быть, а хохол все-таки заплачет – такая чувствительная душа!»
Но в реплике Суркова все же есть рациональное зерно: «Украинец третьего состояния не знает». Правда, примерно так же Юрий Лотман описывал русскую культуру. Это культура жестких бинарных оппозиций, осознающая себя в категориях взрыва (то самое «до основанья, а затем»). В отличие от культуры европейской, знающей третье промежуточное состояние.
Между прочим, евангелист Иоанн тут на «русской» стороне: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Зато протестанты всю свою культуру, включая экономику, построили на умеренности и аккуратности – на тепловатом третьем состоянии.
Хотя и протестантов попрекают, что они считают себя избранными – а всех прочих погрязшими в грехах. Тут, дескать, и залегают корни западного расизма. А хваленая тринарность – фаза временная, и в итоге все равно сведется к универсальной бинарности.
Итак, русские и украинцы одинаково «бинарны». Именно поэтому на Украине отрицают существование русскоязычного меньшинства. А в Российской империи по той же причине запрещали украинские книги – нету никаких украинцев, есть триединый народ великороссов, малороссов и белорусов.
Тот есть народ все-таки один, как его ни назови. А заграница, как говорил Остап Бендер, – это миф о загробной жизни. И последний город – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана. И железного занавеса никакого не нужно. В общем, что в лоб, что по лбу.
Аркадий Вырвало
Аркадий Фомич Вырвало - журналист.
