О том, как организовать в современных условиях реализацию такого сложного проекта, как «Прорыв», мы поговорили с председателем его технического комитета научным руководителем НИКИЭТ и экс-министром страны по атомной энергии Евгением Адамовым.
— Евгений Олегович, расскажите, с чего начиналась работа над «Прорывом»?
— Если брать ее формально-организационную сторону, то началась она с приказа Сергея Кириенко номер 619, вышедшего в июле прошлого года. Сначала шла организационная работа, которая пока не закончена. Руководитель инновационного блока «Росатома» Вячеслав Першуков выдвинул некоторые идеи, которые мы проверяли в течение этого года и вносили правки. Сейчас проектом на отраслевом государственном уровне руководит Сергей Кириенко, он возглавляет его координационный совет. Его заместитель в координационном совете — Вячеслав Першуков.
Есть второй орган управления, научно-технический, — это технический комитет, им руковожу я. Пока «Прорыв» работает в рамках приказа, который собрал ряд отдельных программ, существовавших до этого и объединенных в единый проект как раз 619-м приказом. Кроме того, проект существует в рамках технического задания, которое утвердил Кириенко в октябре прошлого же года. Пока это скорее такое рамочное задание, а не четкая схема действий. Сейчас мы совместно готовим изменение федеральной целевой программы («Ядерные энерготехнологии нового поколения на период 2010–2015 годов и на перспективу до 2020 года». — «Эксперт»), где «Прорыв» будет конституирован в рамках ФЦП с уже более четкими целевыми задачами.
— Когда вы говорите о координационном совете, о техническом комитете, волей-неволей приходит в голову атомный проект второй половины сороковых годов прошлого века. На какой стадии по сравнению с ним вы находитесь?
— Обычно я при таких сравнениях спрашиваю: «А вы, ребята, знаете, что такое первый атомный проект?» Вот у меня на столе книга — справочный том многотомного «Атомного проекта СССР». Два тома были посвящены только тому, что делалось до 1945 года. Пока мы находимся как бы в пределах этих двух томов и уже прошли 1943 год, когда Госкомитет по обороне принял постановление об организации работ по использованию атомной энергии в военных целях, курирование атомной проблемы по линии ГКО возложено на Вячеслава Молотова, а научное руководство проблемой поручили Игорю Курчатову.
— В связи с советской атомной бомбой чаще всего после Курчатова вспоминают Лаврентия Берия.
— Это позже. Действительно, когда дело дошло до взрыва у американцев в июле 1945-го, то уже через месяц, в августе, советский атомный проект был организован уже совсем по-другому, чем в 1943 году. Появился орган по управлению работами по урану — Специальный комитет при ГКО СССР, и политическое руководство программой обеспечивал Берия. Кстати, в спецкомитете было всего девять человек. И среди них только двое ученых — Курчатов и Капица, остальные, как бы теперь сказали, были «менеджеры», правда, с одной важной оговоркой: все они были именно государственные деятели. И как раз один из них, Берия, действительно много сделал для создания атомной бомбы. Когда же спрашиваешь, кто первым руководил Техническим советом, все обычно отвечают: Курчатов. Имя же Бориса Львовича Ванникова мало кто вспоминает, а он, кстати, технарь, окончил Бауманку и был наркомом боеприпасов всю Отечественную. Его назначили не только председателем тогда же созданного Первого главного управления, ответственного почти за все в этом проекте, но еще и Технического совета, созданного при ПГУ. А Курчатов стал председателем НТС при ПГУ уже позднее.
— То есть у нас есть своего рода спецкомитет и технический совет, и, если говорить в логике послевоенных событий, пора организовывать Главное управление, ответственное за выполнение конкретной задачи, в нашем случае — за строительство реактора на быстрых нейтронах к 2020 году?
— Как работал атомный проект? Есть задача получить плутоний. Это поручают Второй лаборатории Академии наук (теперь ГНЦ «Курчатовский институт»), и облученный уран получают там на знаменитой «монтажке» (здание, в котором был построен первый советский уран-графитовый реактор), как за несколько лет до этого сделал Ферми под трибунами стадиона Чикагского университета. Потом этот уран передавали для работы химикам и металлургам в НИИ-9, работавшим под руководством Андрея Анатольевича Бочвара. Нужны были исследования в области радиохимии, и с ленинградского Радиевого института снимаются все другие задачи, Виталию Григорьевичу Хлопину поручается только работа по проекту. Дело дошло до конструкции бомбы, и при Второй лаборатории в Арзамасе Юлий Борисович Харитон организует известное КБ-11, а Игорь Васильевич стоял во главе этого разветвленного штаба, интегрировал научно-техническую часть проекта, отвечая за то, что бомба в итоге взорвется так, как надо.
— А как теперь может работать подобная штабная система? Сейчас едва ли получится управлять институтами и предприятиями так же, как в 1945 году.
— Идти по пути создания заново отдельного предприятия — дело заведомо гиблое. Невозможно сейчас заставить директоров институтов и КБ концентрироваться на выполнении какой-то одной задачи, как во время атомного проекта. Таких задач перед каждой организацией может быть десяток, потом директора предприятий 80 процентов своего времени занимаются не наукой, а административно-хозяйственной деятельностью. Идея Першукова была следующая: давайте образуем центры ответственности, работающие только на задачу создания быстрого реактора и технологий замкнутого топливного цикла. Не будем создавать юридические лица, чтобы они не обрастали всем тем, чем должно обрастать отдельно создаваемое предприятие, но чтобы этот центр ответственности состоял из людей, которые занимаются только определенной научно-технической деятельностью, связанной с нашим проектом. В каждом центре ответственности должен быть научный руководитель, главный конструктор, а сам ЦО надо посадить на близкое по профилю базовое предприятие. Какая-то часть нужных нам людей там уже сидит, а некоторых надо брать даже и не из нашей отрасли. А базовое предприятие пусть осуществляет всю инфраструктурную поддержку.
— И на какой стадии сейчас находится создание таких центров?
— Последний год мы занимались как раз осуществлением этой идеи. В чем сложности? Надо договориться, как туда нанимать людей, какая у них будет система мотивации, как они будут работать во взаимодействии с предприятием, где сидят — те же директора не будут в восхищении от того, что у них образовалась некая автономия. Но главное, нам надо собрать туда экстра-специалистов на каждую частную задачу: по топливу, переработке, рефабрикации, собственно реактору, по элементам систем управления. Нам надо в каждом ЦО всего несколько ключевых специалистов, причем эти люди должны быть очень хорошо мотивированы. Мне все время говорят: «Кадров, кадров не хватает». Слушайте, когда речь идет о том, чтобы собрать специалистов такого класса, их много и не надо. К тому же, если их будет много, то дело может и не пойти. Вы знаете, что у Петра Леонидовича Капицы был совершенно другой подход при работе над бомбой, чем у Курчатова? Но вот оказался ли бы он успешным? Есть же разные подходы, Капица был во многом не согласен с тем, что делалось по технике. Писал известные докладные. Опубликовали дневники Берия (правда, не факт, что они не подделка), так вот, в месте, где рассказывается об успешном испытании бомбы, у него написано: «А, черт побери, умыли-таки мы Капицу».
— Евгений Олегович, все же спрошу о кадрах. Мы говорим о Харитоне, Хлопине — а сейчас есть профессионалы такого уровня?
— Вы говорите о уже состоявшихся людях, но ведь дело выращивает людей. Кем был бы тот же Харитон без атомного проекта? Кто бы знал Николая Антоновича Доллежаля, который до привлечения в атомный проект занимался проблемой эффективного сжигания торфа и конструкциями химических реакторов? Когда Доллежаля призвали в проект, он вообще не понимал, что такое цепная реакция. Что такое плутоний — никто не знал. У него были задания от Игоря Васильевича, которые формулировались в каких-то примитивных схемах. И менее чем за три года «Аннушку» не только сконструировали, но и затем пустили в Озерске (первый промышленный реактор «А», который в 1948 году начал нарабатывать плутоний для советской бомбы. — «Эксперт»).
— Возвращаясь к разговору о штабной системе, как будет организован координирующий центр, который будет отвечать за то, чтобы все «взорвалось, как надо»?
— Создается интегрирующий научно-технический центр, который должен держать этот проект в руках с самого начала и до завершения. Считайте, та же самая Вторая лаборатория, но в сегодняшних условиях — в условиях атомного проекта, куда мы собираем людей тоже сильных, квалифицированных, которые должны выполнять тот НИОКР, который по определенным причинам не может выполняться в рамках отдельных проектов в центрах ответственности на базовых предприятиях.
— Честно говоря, не очень понятно, о каком еще НИОКР идет речь.
— Я говорю про тот НИОКР, который относится к проекту в целом. Скажем, нам надо в итоге прийти к промышленному проекту с определенными показателями экономической конкурентоспособности. Сегодня приходят и объясняют, почему ВВЭР слишком дорого обходится, а БН оказался намного дороже ВВЭР. Но все это делается постфактум. Мы же с самого начала должны понимать, что создается конкурентоспособный конечный продукт, а значит, необходимо заранее задать некие перила, между которыми должны проходить центры ответственности. Наверняка вы читали, а я еще просто это видел, как, скажем, Доллежаль — в отношении к реактору, Королев — к космическому аппарату или Туполев — к самолету представляли себе свои детища: они сначала рисовали общий облик машины, а потом уже начинали детализировать. Если бы Туполев начал дело с шасси, потом переключился на конкретный двигатель или профиль крыла, которые понравились его конструкторам, и попытался все это собрать, то ничего бы у него не полетело. Отсюда задача этой интегрирующей структуры — видеть облик, установить требования к нему, управлять этими требованиями. И когда кто-то увлечется, к примеру, ядерным топливом так, что превратит саму разработку в самоцель, то мы, осуществляя контроль, должны сказать: милый, ты вот остановись, потому что мы видим, что ты своим красивым решением всю систему выведешь за пределы конкурентоспособности.
Так вот, организационный период сейчас только-только заканчивается, и с центрами ответственности мы должны справиться в ближайшее время, чтобы они появились и работали только на задачу создания действующего реактора и технологий замыкания топливного цикла. И я надеюсь, что не позднее начала 2013 года будет откорректирована Федеральная целевая программа, и вот с этого момента до пуска комплекса реактора с пристанционным топливным циклом по проекту «Прорыв» останется восемь лет. Времени больше, если сравнивать с первым атомным проектом, когда с августа 1945-го за четыре года бомбу сделали.
Ирик Имамутдинов