Идеологическое противостояние систем ПРО России и США
Проблема противоракетной обороны (ПРО) обсуждается сегодня все активнее. Для верного понимания современного характера проблемы нелишне обращаться и к ее истории. Попыткам англичан противодействовать ракетным ударам скоро исполнится 70 лет. Впрочем после Второй мировой войны для Великобритании более насущной оказалась защита от ударов реактивной стратегической авиации, то есть проблема противовоздушной обороны (ПВО). А уж позднее задачи ПВО расширились до задач ПРО.
Общие тенденции послевоенного технического развития в сфере стратегических средств были для США и СССР сходными. Однако в политическом отношении существенно то, кому приходилось отвечать противодействием. Такой вопрос важен как для внутреннего взгляда на проблему, так и для формирования уверенной позиции РФ на переговорах по проблематике ПРО.
В поисках эффективной защиты
Сегодня периодически предпринимаются попытки возложить ответственность за развертывание системы ПРО на Советский Союз: мол, СССР первым развернул систему ПРО, это обеспокоило США, и они предложили нам переговоры, завершившиеся Договором ОСВ-1.
Иногда такая позиция невольно подкрепляется и компетентными российскими экспертами. Так, например, в блестящей коллективной монографии 2009 года «Щит России. Системы противоракетной обороны» высказано мнение, что первый в мире перехват баллистической цели советской противоракетой В-1000 (4 марта 1961 года) «принудил» США «пойти на договоренности с Советским Союзом в сфере стратегических вооружений и противоракетной обороны».
Вряд ли это так, поскольку соответствующие переговоры СССР и США начались лишь в ноябре 1969 года. Безусловно, перехват 4 марта 1961 года был нашим триумфом, однако основной причиной начала переговоров стало развитие советских ядерных вооружений. По данным Совета по защите природных ресурсов США, соотношение по зарядам США и СССР в 1961 году было 24 111 к 2471, а в 1969 году – 26 910 к 10 538.
Массирование советского ракетно-ядерного оружия обесценивало как концепцию первого удара США, так и любые системы ПРО США. То есть Америка пошла на переговоры не из-за советских работ по ПРО, а постольку, поскольку СССР успешно сокращал превосходство США в стратегических ракетно-ядерных силах. Дальнейшее наращивание ракетно-ядерного потенциала Советским Союзом могло изменить картину баланса, выгодную ранее для США, на прямо обратную. К 1978 году это и произошло, соотношение по зарядам составило 24 343 к 25 393 в пользу СССР.
Нелишним будет вспомнить также, что договоренность, называемая «Договором ОСВ-1», на самом деле состояла из «Временного соглашения… о некоторых мерах в области ограничения стратегических наступательных вооружений» и второй неотъемлемой части – бессрочного Договора об ограничении систем ПРО. Оба документа были подписаны в Москве 26 мая 1972 года и вступили в силу 3 октября 1972 года после взаимной ратификации сторонами («Временное соглашение…» – сроком на пять лет).
Лишь в 1979 году в Вене был подписан первый Договор об ограничении СНВ (то, что называют «Договор ОСВ-2»). Он не был ратифицирован Соединенными Штатами, но де-факто обеими сторонами более или менее соблюдался. СССР достиг желанного паритета, а сдержанность США в части наращивания стратегических боезарядов объяснялась, возможно, их намерением постепенно перенести центр тяжести с наращивания ударных сил первого удара на второй элемент двуединой системы первого удара – систему защиты от ответного удара СССР, то есть на систему национальной ПРО США. Такая линия привела в 80-е годы к программе СОИ, а в новом веке – к выходу США из ПРО-72 и активизации работ по НПРО.
В целом же утверждение о том, что Советский Союз приступил к развертыванию противоракетной обороны первым, исторически неверно. Это сделали первыми как раз США. Но об этом – чуть позже.
Работам в сфере ПРО в обеих странах предшествовали работы по ПВО. С появлением в мире реактивной дальней авиации, оснащенной атомными бомбами, проблема ПВО приобрела принципиально иное значение, чем во время Второй мировой войны. Теперь необходимо было решать задачу исключения прорыва к охраняемому объекту даже единичного носителя ЯО, а это выдвигало совершенно новые требования к архитектуре системы ПВО и ее техническим средствам обнаружения, сопровождения и перехвата цели. При этом можно предполагать, что для США уже широкомасштабная послевоенная ПВО приобрела неоднозначный, отнюдь не чисто оборонительный характер. Данное обстоятельство далеко не очевидно даже сегодня, и поэтому на нем необходимо остановиться особо.
Казалось бы, любая система ПВО имеет только оборонительный смысл. Любая общенациональная система ПВО любой страны может быть задействована только в случае воздушного налета на территорию страны и предназначена для отражения такого налета. При этом даже теоретически невозможно представить себе современную систему ПВО, встроенную в концепцию первого авиационного ядерного удара. Первый удар по территории России сегодня возможен лишь при использовании ракетных средств: МБР, БРПЛ и КРМБ.
Однако вдумчивый анализ подводит к мысли о том, что для военно-технической ситуации первого послевоенного десятилетия развитие даже системы ПВО в США обслуживало, весьма вероятно, цели не столько защиты США от воздушной агрессии, сколько цели абсолютной защиты США от воздушного налета СССР в рамках ответного удара СССР.
То есть представляется корректным вывод о том, что уже ПВО США можно рассматривать – в системном смысле – как элемент концепции первого удара США; что системные цели США, поставленные позднее перед ПРО, впервые сформировались еще на военно-технической базе средств ПВО. Предложенный выше вывод не имеет целью «обличить» США. Но свет истории должен освещать прошлое под верным ракурсом.
Обеспечение первого удара
С середины 40-х годов прошлого века Соединенные Штаты Америки обладали все более усиливающейся стратегической авиацией практически неограниченной дальности с учетом глобального характера базирования, в том числе по периметру государственной границы СССР. Соответственно на протяжении некоторого периода, с середины 40-х годов до примерно середины 50-х годов, когда в СССР не было межконтинентальных ракетных средств доставки ядерного оружия, стратегическая авиация рассматривалась в США как средство первого удара по СССР. Этот факт сегодня известен достаточно широко. Так что создание мощной системы ПВО США было фактором не столько обороны США, сколько военно-техническим подкреплением концепции безнаказанного первого удара. Потенциал ответного удара развивающейся в СССР стратегической авиации должен был нейтрализоваться национальной системой ПВО США.
Для СССР задача ПВО страны формулировалась как исключительно оборонительная. Система ПВО СССР была призвана отразить любой агрессивный воздушный удар по СССР, в том числе и массированный воздушный первый ядерный удар США. Те же задачи сохранились для ПВО СССР/РФ и в дальнейшем.
Если же говорить о США, то по мере развития баллистических ракет межконтинентальной дальности преемственная задача обеспечения безнаказанности первого удара была передана в США от ПВО к ПРО. То есть идеи ПРО в США сразу начали формироваться в духе обеспечения для Соединенных Штатов Америки новой ядерной монополии – уже не абсолютной, как в период с 1945 по 1949 год, а системной монополии, понимаемой как восстановление Соединенными Штатами стратегической неуязвимости своей территории от ответного удара СССР после первого удара США. США стремились к этому с самого начала и стремятся сейчас. Это обстоятельство отмечено, к слову, в публикации Владимира Мухина и Сергея Аксенова («НВО», № 49, 2011).
В рамках такого подхода интерес США к идеям ПРО должен был проявиться очень рано, что и произошло в реальности. Исследования по возможности эффективного перехвата БР типа «Фау-2» по проекту «Тампер» были проведены в Америке сразу после войны. Выводы оказались неутешительными, однако к началу 50-х годов исследования вопроса о возможности защиты от БР в США все более расширялись по мере того, как обозначались все большие успехи США в создании баллистических ракет дальнего действия. Причем это были работы, официально поддерживаемые и финансируемые государством.
Письмо маршалов
В СССР в этот период положение дел было иным. На уровне ряда научных и технических экспертов вопрос, вне сомнений, обсуждался. Однако официально проблема борьбы против баллистических ракет противника была поставлена в СССР впервые лишь в августе 1953 года группой маршалов (Василевский, Вершинин, Жуков, Конев, Неделин, Соколовский и Яковлев). В своем письме в ЦК КПСС они отмечали, что «в ближайшее время ожидается появление у вероятного противника баллистических ракет дальнего действия как основного средства доставки ядерных зарядов к стратегически важным объектам нашей страны…» и что «средства ПВО, имеющиеся у нас на вооружении и вновь разрабатываемые, не могут бороться с баллистическими ракетами…».
Предлагалось развернуть соответствующие работы уже по противоракетной обороне. И этот факт имеет не чисто историческое значение по двум по крайней мере причинам.
Во-первых, существенным является то, что высшее военное руководство ставило задачу достаточно широко, имея в виду защиту стратегически важных объектов страны в целом. Как показало будущее, политическое руководство сузило эту задачу до «обороны главного объекта» – Москвы. И такое решение было нецелесообразным, о чем я уже писал ранее («НВО, № 45, 2011), говоря о важности исходных концепций для обеспечения эффективных результатов.
Во-вторых, интересным и важным является тот факт, что на представительном заседании Научно-технического совета Третьего Главного управления (ТГУ) при СМ СССР, состоявшемся в сентябре 1953 года для обсуждения обращения маршалов, практически все научное и инженерное руководство заняло позицию категорического отрицания предложения военных.
Члены НТС ТГУ высказывались тогда в основном так: «Неимоверная чушь, глупая фантазия предлагается авторами. Это просто неразрешимые ребусы…», «обращение не имеет под собой никакого научного основания…», «предложение военных фантазеров не может быть реализовано…», «это такая же глупость, как стрельба снарядом по снаряду…» и т.д.
Однако, например, заместитель председателя НТС ТГУ профессор Аркадий Космодемьянский, сославшись на успехи американских ученых и немецких конструкторов, вывезенных в США, в ускоренной разработке наступательных БР различных классов, сказал: «Нельзя нам позволять думать и действовать так, будто американская военная наука не предпринимает мер и не задумывается над средствами возможного противодействия для создаваемого ими грозного средства нападения».
Существенным с позиций современной проблематики ПРО является и то, что Аркадий Космодемьянский оценивал перспективные БРДД США как средство именно нападения, и то, что он ссылался при этом на «заслуживающую доверия разведывательную информацию».
Объем разведывательной информации, имеющейся в распоряжении руководства Министерства обороны СССР, был, естественно, еще более значительным, чем у заместителя председателя НТС ТГУ. Поэтому скорее всего само письмо маршалов в ЦК КПСС было инициировано именно разведывательными данными не только о ведущихся в США разработках БРДД, но и о работах по ПРО.
Итак, можно уверенно предполагать, что исходный импульс для начала работ по ПРО в СССР пришел из США. Обращаю внимание на это обстоятельство не с целью «обличить» США и возложить на них всю полноту ответственности за развертывание гонки вооружений в сфере ПРО. Я всего лишь призываю не возлагать добровольно эту ответственность на Россию. Это не эмоциональная оценка, а исторический факт.
Наши работы были ответом, хотя объективная логика развития стратегических военно-технических систем и без разведывательных «подсказок» из США рано или поздно вынудила бы советских специалистов задуматься над проблемой ПРО. Судя по настрою большинства членов НТС ТГУ, без толчка извне это произошло бы в СССР не ранее конца 50-х годов.
К тому времени работы по ПРО в США шли полным ходом, как, впрочем, и в СССР, поскольку обращение маршалов сыграло свою роль в реальном масштабе времени. Тем более что в СССР уже имелся опыт создания мощной системы ПВО «Беркут» (С-25).
Движение США от систем ПВО к системам ПРО было последовательным. В 1953 году США первыми в мире приняли на вооружение стационарный зенитный ракетный комплекс ПВО «Найк-Аякс» с осколочно-фугасным боевым оснащением. Зона поражения целей по дальности – до 48 км, по высоте – 21 км.
В 1958 году этот ЗРК был заменен новым ЗРК «Найк-Геркулес» с дальностью стрельбы до 140 км и высотой перехвата цели до 46 км. Боевое оснащение ЗРК было двойным – с осколочно-фугасной боевой частью для борьбы с одиночными целями и с ядерной боевой частью W7 (позднее – W31) для борьбы с групповыми воздушными целями. То есть приоритет в использовании ядерного боевого оснащения для систем ПВО (а затем – и ПРО) принадлежит тоже США.
В СССР система ПВО Москвы С-25 была принята на вооружение 7 мая 1955 года по Постановлению СМ СССР № 893-533 (тип БЧ – осколочно-фугасная кумулятивная; дальность действия – 35–45 км; высота поражения – 3–25 км).
Первая реализованная система ПРО
Первым же в мире реализованным проектом ПРО стала американская система «Найк-Зевс». В 1960 году ее противоракеты вышли на испытания. ПР «Найк-Зевс А» была предназначена для атмосферного перехвата, ПР «Найк-Зевс В» – для внеатмосферного перехвата. Можно отметить, что подобное двухэшелонное построение системы ПРО надолго станет классическим.
Комплексы ПРО «Найк-Зевс» стояли на боевом дежурстве на полигоне «Кваджалейн» (Маршалловы острова) с середины 1963 до середины 1966 года. Однако система ПРО «Найк-Зевс» имела скорее программное значение, не неся реально значимых стратегических функций. Тем не менее принятие такой системы на вооружение носило этапный характер, обозначив перспективную тенденцию. А работы в США стимулировали работы в СССР, но – не в интересах концепции первого удара. Сказанное тем более верно для случая РФ.
Здравомыслящие эксперты это хорошо понимают – сошлюсь на публикацию Станислава Козлова, который отмечает, что даже в «обрезанном» виде отечественные СЯС способны преодолеть систему ПРО США, но «только при невероятном предположении, что первый удар наносит Россия». Такое предположение действительно невероятно даже теоретически.
Доктор Козлов ссылается при этом на публикации Александра Храмчихина и Владимира Мухина и Сергея Аксенова, где рассматриваются различные варианты вполне вероятного первого удара США. Могу лишь уточнить, что, на мой взгляд, такой первый удар возможен скорее всего как тотальный, с использованием большей части стратегических сил США плюс ядерных сил по крайней мере Англии (что в Англии особо и не скрывают), а возможно, и Франции.
Гипотетический первый удар США по стратегическим средствам РФ целесообразно рассматривать и как комбинированный, с использованием:
– ядерной триады США;
– не идущих в зачет МБР с неядерным оснащением (возможно, быстро переоснащенных на базе возвратного потенциала);
– КРМБ;
– сил быстрого глобального удара;
– групп спецназа для уничтожения мобильных МБР России и скорее всего с предварительным ударом многоцелевых лодок США по российским РПКСН, находящимся на боевом дежурстве.
При таком сценарии от российских СЯС останется так немного, что боевые блоки предельно ослабленного ответного удара РФ вполне сможет перехватить НПРО США с емкостью перехвата в 200 или более ББ.
Еще несколько слов – о первом в мире противоракетном перехвате 4 марта 1961 года. В этот день на полигоне ГНИИП-10 противоракета экспериментального комплекса ПРО «А» уничтожила баллистическую цель – боевой блок ракеты Р-12, запущенной с полигона «Капустин Яр». Противоракета имела осколочную боевую часть с детонирующими осколками особой конструкции. Но и до этого гонка в сфере ПРО разворачивалась быстрыми темпами. Договор ПРО-72 лишь временно снизил их, однако не стал барьером на пути развития НПРО США.
В целом же анализ истории работ по ПРО приводит, на мой взгляд, к выводу об изначально принципиальном отличии национальной противоракетной обороны (НПРО) США от всех возможных систем советской/российской ПРО. НПРО США имела и имеет не оборонительный, а агрессивный характер, представляя собой в системном смысле один из двух элементов стратегических сил безнаказанного первого удара: «триада» США плюс НПРО США.
Сергей Тарасович Брезкун - профессор Академии военных наук
