The Guardian: угроза Западу исходит от неумения справляться с трудностями
Нынешнее время напоминает эпоху холодной войны и соперничества разных идеологических систем, пишет The Guardian. Однако реальная угроза Западу исходит не от России или Китая, а кроется в победе либеральной демократии и популистском стремлении к простоте, легкомыслию и отрицанию.
Рафаэль Бер (Rafael Behr)
Кремль называет Путина и Си Цзиньпина в равной степени могущественными, но на одном уровне c Китаем находятся именно США
Мир снова разделился на конкурирующие сферы влияния по схеме Восток против Запада, но что это — новая холодная война или старые дрожжи? Есть признаки и того, и другого. Для Владимира Путина соперничество сверхдержав 20-го века никогда не заканчивалось, хотя в экономическом и военном плане победителем был явно не Советский Союз. Президент России полон решимости обратить это унижение вспять, хотя бы в национальном воображении. В других же сферах дело непременно пойдет на спад.
Россия не утрачивает способности доставлять миру неудобства. Нельзя игнорировать ядерное государство-изгой, стремящееся к территориальной экспансии. Но паритет с США стал для Кремля чем-то бесконечно далеким, тогда как у Китая он уже маячит на горизонте.
Это различие прослеживается в контексте визита Си Цзиньпина в Москву на этой неделе. Кремлевская пропаганда изображает саммит как укрепление партнерства, но на деле это лишь выдумка для уязвленного русского самолюбия. Китайский президент — не друг Путина, а патрон, принимающий почести от клиента.
Спецоперация на Украине была грандиозной ошибкой. До нее у Путина еще были варианты благодаря более-менее безопасным отношениям с Западом и возможностью покупать влияние за газ. Теперь он превратился в изгоя, владеющего автозаправочной станцией для плюющих на западные санкции стран и попутно сдающего наемников в аренду полевым командирам.
И тем не менее Путин не настолько изолирован, как полагают США и ЕС. Искаженное восприятие Москвой украинского конфликта как результата агрессии НАТО повлияло на мнение жителей Глобального Юга, особенно в тех странах, которых давно утомило западное военное высокомерие. Остальные расценивают спецоперацию как некую второстепенную европейскую стычку без очевидного нравственного императива принять одну из сторон.
Отсюда пул клиентов для российской торговли, недолговечные союзы и неспособная соперничать с либеральной демократией модель экономического и политического развития.
Даже в период идеологического маразма эпохи застоя СССР утверждал, что представляет нечто более возвышенное, нежели интересы одной страны. Однако путинизм не претендует на характер глобального кредо, который носил коммунизм, а представляет собой банальный гибрид клептократии и кровожадного национализма. Недостатка в зарубежных поклонниках у него при этом нет. Отношение российского президента к гендер-флюидности как ослабляющему Запад выхолащивающему токсину находит отклик у восприимчивой крайне правой аудитории в США и Европе. А влияние Кремль усиливает вбросами дезинформации в западные цифровые дебаты и грязных денег — в избирательные кампании.
Путин становится королем троллей для людей, озлобленных преобладанием в собственных странах социального либерализма. Но Россию и близко нельзя назвать примером для подражания: из-за разграбления природных богатств, подавления инакомыслия и превращения меньшинств в козлов отпущения она становится все слабее и беднее.
В этом смысле разница с Китаем не менее существенна. КПК объединила диктатуру с промышленным динамизмом, о чем в конце холодной войны торжествующие демократы могли только мечтать. В теории переход от марксистской экономики потребовал бы прекращения монопольного контроля государства. Это придало бы сил зажиточному среднему классу, и он потребовал бы имущественных прав, верховенства закона и политической свободы. Демократия и капитализм были связаны неразрывно.
Кроме того, всеобъемлющий государственный контроль над индивидуальной предпринимательской деятельностью стал бы технически невозможен ввиду безграничных возможностей сети интернет. Но все это было пустым самодовольством. Сейчас, 30 с лишним лет после резни на площади Тяньаньмэнь, в китайском сегменте мировой паутины информации о ней уже не найти. Западным потребителям это не мешает сходить с ума по соцсети TikTok, штаб-квартира которой находится в Пекине.
Неожиданный всплеск протестов против карантина в конце прошлого года показал, как мало мы знаем о той напряженности, что скрывается за, казалось бы, нерушимой стеной контроля КПК. Лопнувший на рынке недвижимости ценовой пузырь и последовавший за этим внезапный экономический спад опровергли главный миф доктрины Си о том, что лучшие хозяйственные руководители получаются из автократов.
Суть в том, что лидеры демократических стран потворствуют сиюминутным капризам избирателей, а консервативный правитель действует в более широких стратегических временных рамках.
Но мир работает не так. Подавление инакомыслия лишает диктаторов тех данных, что пригодились бы им для оценки ошибочности собственных суждений. Простые смертные боятся указывать на недостатки плана; ошибки усугубляются и замалчиваются. Несминаемое недовольство граждан можно направить против иностранцев в русло патриотического пыла, толкая страну на путь войны. Иными словами, деспоты вполне предсказуемы.
Суровая правда в отношении непостоянства избирательной политики такова: никто из сторонних наблюдателей за делами Великобритании не считает, что проблемы последних лет обусловлены избытком стратегической мудрости власть имущих.
Это не аргумент против демократии, а напоминание о разнице между демократами и популистами. Последние спекулируют на нетерпеливости, предлагая простые решения сложных проблем. Любые сомнения в адрес данного метода объявляются катализаторами упадка, поддержкой прогнившего статуса-кво и предательством, препятствующим возрождению нации. Знакомо звучит?
Речь идет о порочном круге: популист получает мандат на нечто невозможное и предсказуемо терпит неудачу, усугубляя уверенность общества в том, что демократическая политика не способна дать людям долгожданные коренные изменения, и способствуя дальнейшему процветанию популизма.
Когда лежащая в основе демократии экономическая модель также терпит крах, угроза ощущается еще острее. С 2008 года уровень заработной платы в Великобритании либо не меняется, либо падает в реальном выражении. Все данные в 20-м веке обещания обеспечить народу более высокий уровень жизни оказались ненадежны. Либеральная демократия предлагает социальное развитие за счет заслуг и упорного труда. Единственными надежными средствами остались наследие и удача.
Нарушается негласный договор, заключаемый на избирательных участках. Разрешение управлять государством дается посредством выборов, но вера в них неизменно улетучивается, если в результате перемен к лучшему не происходит.
Для Путина или Си Цзиньпина это не проблема — у диктаторов свои методы борьбы с разочарованными массами. Для демократов трудноразрешимые экономические неурядицы представляют куда более значительную экзистенциальную угрозу. Идеальной модели, очевидно, не существует, но западным обществам нужно что-то еще, помимо самодовольного ожидания постепенного выхода из игры всех соперников.
В нынешнюю эпоху, внешне напоминающую новую холодную войну, угроза исходит не от какого-то стороннего силового блока, а кроется в нашем собственном неумении справляться с трудностями, а также в популистском стремлении к простоте, легкомыслию и отрицанию.
