Когда полтора года назад на саммите НАТО в Лиссабоне была принята новая стратегическая концепция альянса, призванная ответить на вопрос о новой миссии блока в XXI веке, оценка экспертов была почти единодушной. Документ неплохой, компактный и хорошо написанный, но никакой миссии в нем нет. Правда, официальные лица изо всех сил демонстрировали энтузиазм, говоря о том, что альянс получил новый фундамент для своего развития и перспективы прояснились.
Через несколько месяцев случилась ливийская кампания, увенчавшаяся свержением и убийством Муамара Каддафи, и ее итог был объявлен большим успехом НАТО. В разгар этой военной операции уходящий министр обороны США Роберт Гейтс предупредил, что с таким уровнем подготовки и, главное, финансирования альянс рискует быстро стать «коллективно стратегически несущественным» — упреки относились к Европе, которая в массе своей не выполняет принятую в НАТО норму оборонных расходов на уровне 2% ВВП. В прошлом году только 4 европейские страны соответствовали этом нормативу — Франция, Великобритания, Греция и Албания, сейчас повсеместно ситуация еще ухудшилась. Америка тратит 4% ВВП, но намерена сократить расходы почти на полтриллиона.
Деньги — главная тема саммита в Чикаго, и предлагаемая там идея «умной обороны» вполне логична. Речь идет о том, чтобы оптимизировать военно-технические возможности, дабы каждая страна имела собственную «нишу» в их обеспечении и несла ответственность за ту или иную сферу. Однако, как подчеркивают разработчики подобного подхода, речь совсем не только о том, сколько каких самолетов или танков на кого придется.
Предполагается ни много ни мало «новая НАТО» — совершенно иной уровень координации, фактически совместное бюджетное планирование, объединение ресурсов, избежание дублирования функций.
Любопытно, что, по сути, именно с такой идеи начиналось то, что впоследствии стало европейской интеграцией. Во время Первой мировой войны Жан Монне, основоположник Евросоюза в его современном виде, служил во французском ведомстве по закупкам вооружений и предложил революционную модель. Поскольку Франция и Великобритания — союзники на континентальных фронтах, а при этом вместе закупают оружие в США, надо координировать планы закупок, дабы не дублировать их и тем самым экономить деньги. Внедрить в полной мере эту систему, преодолевая национальные бюрократии, Монне не удалось (исторически Париж и Лондон были соперниками, а не союзниками, так что такие революционные слияния вызывали настороженность). Однако именно с этого началась разработка идеи, которая была реализована в Европе после Второй мировой войны.
Все это, безусловно, экономически целесообразно и правильно с военно-технической точки зрения. Однако тут в силу вступает политика.
Столь тесная координация по разделению бремени возможна в том случае, если между союзниками существует полное взаимопонимание по поводу угроз, которым необходимо противостоять, и операций, которые для этого надо вести. Формально в НАТО нет противоречий на этот счет, но на практике все не так.
Даже Афганистан, который всегда считался кампанией бесспорной и правильной, превратился в бремя, которым европейцы тяготятся. Цель и смысл пребывания там давно утрачены, и если для Соединенных Штатов это уже скорее вопрос престижа, то европейским избирателям объяснять необходимость пребывание в предгорьях Гиндукуша становится просто невозможно.
Ливия также продемонстрировала, что в рамках блока есть разные взгляды на применение силы. Франция и Великобритания проявляли активность по своим причинам, несколько союзников оказали материально-техническую помощь, однако от прямого вовлечения воздержались, другие, как, например, Германия, просто отстранились.
Еще в период написания стратегической концепции стало понятно, что среди членов НАТО есть три представления о задачах организации. США ищут возможность приспособить Североатлантический альянс для решения глобальных вопросов, которые находятся в сфере компетенции мирового лидера. А это не только Ближний и Средний, но и Дальний Восток. Западная Европа признает необходимость атлантической солидарности — в благодарность за десятилетия спокойствия в годы «холодной войны», но участвовать в далеких походах Вашингтона не собирается, ей просто незачем. Куда насущнее, с ее точки зрения, вопросы «мягкой безопасности» — от пиратов до изменения климата, ну, максимум, терроризм. Страны Центральной и Восточной Европы, вступившие в прошлом десятилетии, упирают на статью 5 Вашингтонского договора о коллективной обороне в случае агрессии. Ясное дело, что имеется в виду Россия.
Сегодня такое положение вещей только усугубляется. Скажем, для Америки основное стратегическое направление прояснилось и начинает уже формулироваться в доктринальных документах — Азиатско-Тихоокеанский регион с упором на Китай. Понятно, что Соединенным Штатам, как единственной сверхдержаве, вопрос о свободе мореплавания в Южно-Китайском море крайне актуален, это предмет статуса и репутации среди азиатских партнеров. Но как к этому должна относиться, например, Германия, экономические связи которой с КНР постепенно принимают очертания глубокого и долгосрочного партнерства?
Ближний Восток и вовсе может стать едва ли не ареной конкуренции некоторых союзников по НАТО. Так, в разгар сирийской эпопеи трудно было не заметить, с какой ревностью Турция относилась к активности Франции, которая, окрыленная ливийским успехом, не прочь стать главным западным распорядителем «арабской весны».
Для Восточной Европы перспектива «умной обороны» означает, что она может в большей степени оказаться в военно-политической зависимости от Западной Европы, которой не доверяет. Поскольку считает, что «старые европейцы» недооценивают «российскую угрозу» и в случае чего не рискнут ссориться с Москвой из-за малых стран.
Если бы «умная оборона» была предложена лет 30 назад, в разгар «холодной войны», когда ни у кого не было сомнений, кто враг, эта концепция была бы обречена на блестящий успех. Но тогда и денег на военные нужды не жалели. А теперь все снова упирается в ту же самую проблему.
НАТО была спроектирована как инструмент биполярного противостояния и для того времени работала безукоризненно. Приспособить ее к новой ситуации оказалось невозможно — просто потому, что она совсем-совсем другая.
Не говоря уж о том, что сама Европа как раз сейчас на переломном рубеже. То ли она будет двигаться к углубленной интеграции, которая поможет избежать впредь катастроф, подобных той, что постигла Грецию и прочих. То ли, напротив, по мере рассыпания прежней модели объединения начинается реструктурирование всего проекта с движением обратно к политической ренационализации. В этом случае процесс в ЕС будет противоречить идее «умной обороны», поскольку та как раз предусматривает большее делегирование национальных полномочий в области безопасности другим. Как бы то ни было, на следующем саммите НАТО в 2014 году придется опять придумывать что-то новое.
Фёдор Лукьянов – главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»
