«Калашников» — одна из немногих крупных частных компаний, работающих в российском ОПК, требования к которому резко выросли на фоне продолжающейся военной операции на Украине. О том, как на деятельность группы повлияли санкции, производстве беспилотников и высокоточного оружия, а также запуске новых направлений бизнеса «Ъ» рассказал основной владелец и президент ГК «Калашников» Алан Лушников.
— Как вы оцениваете положение дел в группе, которая перешла под ваше управление, насколько вы освоились?
— Cмена отрасли — это всегда стресс. Но как только начинаешь разбираться в новой теме — понимаешь, что механизмы принятия решений и регулирования в разных областях похожи и иногда даже одинаковы. Например, регулирование ценообразования в гособоронзаказе очень схоже с механизмами, которые применяются в тарифном регулировании, которым я занимался прежде.
Если мы говорим про вызовы, то масштаб задач схож с тем, что я видел на госслужбе. Отрасль, в которую я пришел, не такая большая, как железнодорожная (ее Алан Лушников курировал в Минтрансе.— «Ъ»), но все же большая. Фактически «Калашников» равен стрелковой отрасли страны: мы производим 95% боевого стрелкового оружия и 50% гражданского с учетом гражданского импорта. Получается, что компания несет ответственность за всю отрасль в целом.
Если говорить о состоянии компании, то сейчас все, что мы делали и планировали до 24 февраля, видоизменилось, мы перестраиваемся. На фоне беспрецедентных санкций мы вынуждены одновременно восполнять возникшие пробелы в поставках на производстве и решать прорывные задачи по улучшению нашей продукции, усовершенствованию ее эксплуатационных характеристик. Плюс никто не снимал задачу по разработке новых продуктов.
— Вы пришли в «Калашников» в тот момент, когда холдинг был преимущественно важным промышленным активом и стояла первоочередная задача повысить его эффективность как бизнеса. Теперь перед вами стоит задача прежде всего создавать более эффективную и смертоносную технику. Как вы себя в этой связи чувствуете?
— Как ни странно, задача повышения эффективности и диверсификации не просто не ушла на второй план, но стала более выпуклой. Перед нами стоит задача обеспечения технологического суверенитета страны. И это не пустой звук в ситуации, когда рвутся все цепочки поставок и вся экономика мира переходит от глобального состояния к кластеризации,— это сильнейший вызов и для страны в целом, и для любой компании, тем более такой, как наша. И мы, как часть системы безопасности страны — военной, гражданской и промышленной,— не можем не реагировать на вызов. И речь не только о простых, понятных нам вещах, как станкопром или выпуск инструментов, но и о более сложных высокотехнологичных историях, таких как, например, микроэлектроника и все, что с этим связано.
У нас есть новый проект — донная станция для 3D-сейсморазведки на шельфе. Это пример того, как конкретная команда, которая решала специальные задачи по управлению робототехникой, неожиданно самореализовалась в другой сфере техники прекрасным решением.
— Про команду понятно, но как вы себя ощущаете как менеджер в этой связи?
— Я считаю, что моя задача — это развитие возможностей. Все, что есть у нас здорового, креативного в разработке и исследованиях,— вытаскивать, поощрять и давать людям возможность взаимодействовать с заказчиками, как военными, так и гражданскими.
— Каково сейчас финансовое положение группы?
— Прогнозная бюджетная выручка по 2022 году — около 40 млрд руб. В 2021-м была 36 млрд руб. по группе, долговая нагрузка составила 3,8 EBITDA. В этом году мы точно планировали подрасти и по выручке, и по EBITDA. Производственную программу по стрелковому оружию мы увеличили на 40%. Но ситуация на экспортных рынках вносит свои коррективы, потому что с начала спецоперации все изменилось. И сейчас мы перестраиваемся на ходу. Но очень приличные объемы по гособоронзаказу — стабильны, и мы их успешно выполняем.
— Заказ вырос с начала спецоперации?
— Да, но рассказать об этом подробнее я не могу.
— Как изменилась доля оборонзаказа?
— Сейчас по группе в целом 79% выручки — это военная продукция, 21% — гражданская. И это плюс-минус стабильный показатель из года в год. При этом в военную продукцию мы включаем и экспорт боевого оружия, не только гособоронзаказ.
— Как повлияли санкции на деятельность компании?
— Повлияли. Проблемы есть, мы их решаем.
— Но вы не останавливали производство?
— Нет, все работает бесперебойно.
— Испытали ли вы сложности с поиском альтернативных поставщиков чипов? Это общая проблема и для гражданских, и для военных дронов…
— Я не буду на этот вопрос отвечать. Фактически вы хотите, чтобы я вам намекнул на состав военного изделия. Этого делать нельзя.
— Хорошо, а как вы теперь находите чипы для гражданской техники?
— В гражданке нет проблем, вообще нет проблем, потому что компонентную базу невозможно закрыть от нас на 100%.
В целом невозможно Россию изолировать от всей электронно-компонентной базы в мире, это утопия.
— Уменьшается ли долговая нагрузка группы? Кредиторы «Калашникова» остаются прежними: ПСБ, ВТБ, Сбербанк и Новикомбанк?
— Внешний долг в 2020 году составил 31,7 млрд руб., в 2021 году — 24,5 млрд руб. Кредиторы, да, в основном остались те же, хотя кто-то уменьшил свой портфель, появились новые. Кроме того, наши облигации включили в ломбардный список ЦБ — это было хорошее антикризисное решение со стороны регулятора, неоценимая помощь промышленности. Плюс нам повысили кредитный рейтинг, произошло оздоровление, и кредиторы, мне кажется, довольны, хотя это надо, конечно, у них спросить.
— Цель принятой в 2020 году стратегии — рост продаж на 60% за пять лет — будет корректироваться? Каков запланированный объем продаж на 2022 год?
— Стратегия, конечно, корректируется, потому что сейчас реальность изменилась. Мы конкретизируем линейку нашей военной продукции: решаем, что именно мы делаем и куда мы идем. А гражданская продукция — это абсолютно новый вызов, связанный, повторюсь, с необходимостью обеспечивать технологический суверенитет страны. Теперь вопрос стоит именно так. Каких-то точных показателей в стратегии пока нет, подчеркну: слишком большая неопределенность.
— Кто вы в первую очередь: производители гражданского, военного оружия или медицинского оборудования? Подумываете ли и о других сферах и бизнесах? Какой видите синергию между разными производствами?
— Мы многопрофильная диверсифицированная компания, растем в направлениях, где мы видим свои компетенцию и синергию с основным нашим бизнесом. Например, инструментальное производство: сейчас оно на 90% заточено на удовлетворение собственных потребностей, 10% начали продавать на рынок. И если мы увидим востребованность той или иной инструментальной номенклатуры, мы подготовим инвестиционный проект и будем расширять линейку. И правительство нас в этом поддержало, потому что такого уровня инструмента, мягко говоря, немного.
Или, например, станки. Есть традиционная линейка, которую «Ижмаш» выпускает уже больше 60 лет,— она была какое-то время в прошлом не востребована, сейчас спрос есть. Мы начали потихоньку выпускать ее на внешний рынок и каждый год растем на 70–80%: да, за счет низкой базы, но все же. Мы понимаем, что должны дать новое качество, повысить класс точности, чтобы нарастить объем производства, и сейчас мы этим занимаемся.
Когда ты хорошо понимаешь какой-то принцип работы в своей отрасли, то применить его в другой — это вопрос предпринимательского кругозора, а также степени понимания проблем и запроса отраслевого заказчика. Например, в случае с донными станциями нам повезло, у нас прекрасные отношения с «Росгеологией». И они задали очень профессиональные и компетентные требования для решения нужной им задачи. Хороший заказчик — это полдела: ты не сам произвольно выдумываешь нечто, а работаешь в партнерстве с ним. Тех же принципов придерживаемся в части вооружения: например, мы делаем управляемые ракеты «Вихрь». Мы не разработчики, мы серийный завод, но, начав разбираться в рынке высокоточного оружия, мы поняли, что это колоссальные перспективы. Деталей раскрывать пока не буду, но мы занимаемся этим плотно и серьезно. Хорошие заделы по технологиям и компетенциям уже сформированы: изделие уже начали испытывать и работать в конфиденциальном режиме с заказчиком над внедрением. То есть мы активно развиваем имеющиеся компетенции, где уже присутствуем,— и в военном, и в гражданском сегменте.
— Какова судьба громко анонсированных ранее электромобиля и электромотоцикла?
— В этой части был сформирован очень серьезный задел — это раз. Этот задел был сформирован, поскольку была поставлена задача со стороны специального заказчика (департамента транспорта Москвы.— «Ъ»),— два. Эта задача была выполнена — три. Насколько эти проекты могут быть успешными в гражданском серийном производстве, вопрос открытый, у нас на настоящий момент нет на него ответа.
— Допускаете, что однажды вернетесь к автомобильным проектам?
— Я ничего не исключаю.
— Получила ли развитие нашумевшая в новостях история про регистрацию «Калашниковым» товарных знаков на аппараты ИВЛ и вакцины? Стояли ли за этим реальные намерения по производству?
— Относительно аппаратов ИВЛ и вакцин просто была запущена процедура распространения товарного знака на определенную область применения. Это было стандартное решение по защите бренда от такого понятия, как сквоттинг, то есть от использования в незащищенной области, по аналогии с тем, как компании иногда регистрируют одноименные сайты в различных доменах, .su или .io, чтобы никто не занял их названия. Словом, это была обычная защита бренда от сквоттинга по популярной номенклатуре.
— То есть мысли о запуске были? Но у Ростеха уже есть собственные аппараты ИВЛ.
— У Ростеха есть аппараты ИВЛ, у нас их не было никогда.
— И не предполагается?
— Нет. В медицинской линейке у нас пока остаются кардиостимуляторы. Мы продолжаем производить их в Ижевске, но там есть ряд вопросов по целесообразности дальнейшего производства, нужно определиться со стратегией.
— Но на волне импортозамещения медоборудование сейчас становится одним из востребованных и, наверное, прибыльных сегментов.
— Сейчас очень много таких направлений, но, понимаете, мы должны делать то, что у нас хорошо получается или в чем мы хорошо разбираемся. Например, поскольку мы хорошо понимаем в узкоспециальной микроэлектронике, в разных контроллерах, в системах управления и так далее — имело смысл сконцентрироваться на этом. Это просто сложная инженерная часть большого инженерного решения. Например, контроллер для климатической системы. Климатические системы — это не наш бизнес, но к нам обращаются разные промышленные партнеры, которым сейчас в связи с разрывом цепочек поставок и перебоев в логистике очень быстро нужно заместить те или иные технологические решения. И это то, чем мы сейчас занимаемся. Сейчас очень быстро освобождаются ниши, потому что какие-то компании больше не будут поставлять в Россию какую-то бытовую микроэлектронику. Я думаю, что к концу года мы уже сможем рассказать о конкретных реализованных проектах.
— А что среди этих проектов, кроме контроллеров для кондиционеров?
— Остальные проекты — слишком чувствительные истории, пока мы не будем их разглашать.
— Какие непрофильные активы удалось продать в прошлом году и планируется ли дальнейшая оптимизация и сокращение площадей?
— У нас есть программа, в частности, по «Ижмеху»: все еще остается актуальным сокращение производственных площадей, потому что все еще важна переконфигурация и оптимизация мощностей. Там все стоит на продаже, и эти планы не изменились. Понятно, что изменилась сама ситуация на рынке, и в целом промышленность находится в жесткой турбулентности.
— В этой связи, возможно, теперь вам самим понадобится эта недвижимость?
— Мы ничего не исключаем. И это вопрос цены. Но пока конкретный участок в «Ижмехе» стоит на продаже, и мы попробуем его реализовать. Планы по сокращению площади «Ижмеха» на треть в силе.
— Год назад в «Калашникове» анонсировали идею шеринга станков, совместной аренды производственных мощностей. Получилось ли найти клиентов и вырос ли спрос с начала санкций? Обращались ли к вам представители гражданского авиапрома?
— Шеринг актуален для собственника, когда есть свободное оборудование, не загруженное основной производственной программой. У нас в 2022 году такой проблемы вообще нет. Мы полностью загружены, и, наоборот, есть необходимость наращивать программу. В масштабах страны такой шеринг, безусловно, возможен и весьма актуален, поскольку загрузка, я думаю, относительно неравномерна. Но это вопрос к размышлению для крупных объединений промышленных компаний и к отраслевому регулятору. Потому что мы сейчас скорее так же, как и коллеги из авиапрома, в поиске дополнительных мощностей.
— Международные военные эксперты писали, что турецкие «Байрактары» на Украине изменили отношение к инструментам ведения современных войн. Как вам такая оценка и как вы оцениваете эффективность своих беспилотников «Ланцет» и КУБ в ходе спецоперации на Украине? Какие выводы были сделаны?
— «Ланцет» и КУБ, как мы считаем, показывают себя, безусловно, с лучшей стороны, но высказываться с оценками должен заказчик, который их применяет (Минобороны.— «Ъ»). Если говорить о нашем подходе к разработке и реализации технических решений, то мы вместе с заказчиком анализируем угрозы и предлагаем тактику борьбы с ними. Мы оцениваем задачи и рассчитываем, какие техсредства и компетенции должен нарастить заказчик для того, чтобы он мог эффективно решать свои задачи. Следом идет вопрос подготовки специалистов.
Да, ты можешь дать самое современное оружие, но ты должен обучить людей им пользоваться, иначе это просто груда железа.
Поэтому мы уделяем этому серьезное внимание.
— Но вы учитываете произошедшие изменения в тактике?
— Конечно, при оценке угроз мы понимаем, что на глобальном уровне тактика современных вооруженных конфликтов радикально изменилась. И это системный вопрос, а не заслуга «Байрактара». Если 50 лет назад система разведки и целеуказания строилась на бумажной карте, компасе и радиостанции, сейчас это все по-другому: сочетание распределенных источников информации, искусственного интеллекта и цифровых сетей уже изменило глобальную торговлю и сейчас так же меняет военный сектор. Будущее военных действий, скорее всего, будет связано с противоборством систем, в которых используются физические, цифровые и радиоэлектронные средства борьбы.
В этой связи мы, в свою очередь, считаем, что должны развивать нишу, которую уже заняли в тактическом звене: барражирующие боеприпасы, разведывательные беспилотники.
— Есть амбиции создавать большие ударные дроны?
— Беспилотники аэродромного базирования — это не наш сегмент, им успешно занимаются коллеги из УЗГА, «Кронштадта», туда вложено огромное количество усилий и со стороны заказчика, и со стороны промышленности, и мы пока не планируем туда идти, вставать пятыми в очередь. Мы хотим быть номером один в своей нише.
— Насколько часто за последние полгода выпускались обновления ваших беспилотников?
— Мы постоянно модернизируем работу всех наших средств и находимся в прямом контакте с заказчиком по этому вопросу. И точно делаем выводы.
— «Байрактар» хвалят за возможность управления чуть ли не со смартфона при сравнительно низкой стоимости по сравнению с аналогами, около $1 млн…
— В действительности, если мы говорим о комплексе с наземным центром управления, с системой связи, вооружением, его цена точно не меньше $7 млн.
Во-первых, он не управляется со смартфона, это не так. Там много всего интересного, да, и это даже не вопрос управления: это связь всех участников процесса со всеми, огромное количество потребителей информации и возможность передачи разведданных не просто из одной точки в другую точку, а любому — по запросу. Целеуказание — любому пользователю. Это действительно хорошая инженерная система.
— Когда у вас будет сопоставимый уровень?
— А тут и сопоставлять нечего, сравнение некорректное. Это — машина совсем другого назначения. КУБ — самолет, начиненный взрывчаткой, который должен прилететь точно в цель.
— Слабым местом КУБа и «Ланцета» называют ограниченные возможности в работе по движущимся целям. Предполагается ли работа над этим недостатком?
— КУБ вообще не предназначен для работы по движущимся целям. В него вводится координата цели, по GPS/ГЛОНАСС, и боеприпас туда по спутнику прилетает. Соответственно, когда цель уехала, сместилась — он прилетит на то место, которое она покинула, в точку на карте. Вы, наверное, видели в СМИ, что и «Ланцет» — система, которая наводится оператором. Комплекс более эффективно применять по стационарным целям, а не по движущимся, что связано с техническими особенностями его работы. И это не недостаток, а особенность применения. Не нужно палить из винтовки по танку. Она не для этого предназначена. Так же и здесь, системы наведения предназначены для поражения определенного типа целей.
— То есть вы не планируете включаться в работу по движущимся целям?
— Во всем мире работают над алгоритмами автономного наведения по образу цели. Есть системы выстрела Fire-and-forget (поражение цели без дальнейшей поддержки со стороны огневой платформы или стрелка после наведения и пуска.— «Ъ»), огромное количество разных модификаций — за ними будущее. Есть управляемая вертолетная ракета «Вихрь», она выпускается, летит, наводится по лазерной тропе, оператор должен прицелиться, зависнуть и наводить. Пока он висит, пусть это и секунды, он уязвим для ПВО. А как работает Spike: носитель — вертолет или БПЛА — взлетает, выпускает боеприпас и садится. Боеприпас летит по картинке и поэтому может наводиться по движущейся цели. Это то, куда мы идем и над чем работаем, но подробностей я раскрыть пока не могу.
— Кто ваш основной конкурент среди военных производителей БЛА?
— Конечно, это Uvision (израильский разработчик дронов-камикадзе Hero.— «Ъ») и Rafael (израильский разработчик ПТРК и дронов Spike.— «Ъ»).
— По разным оценкам, Украина с 2019 года получила более сотни турецких беспилотников и, согласно последним заявлениям Пентагона, более 700 Switchblade. Сколько дронов было произведено вами? Собеседники «Ъ» называют численность беспилотников в спецоперации с российской стороны «гомеопатической», это справедливое утверждение? Почему их так мало?
— Это вопрос к заказчику. Мы не знаем, много это или мало. Детали гособоронзаказа мы раскрывать не можем.
— Насколько импортозамещены ваши беспилотники?
— Могу сказать одно: мы стремимся к 100% локализации.
— Какие страны покупают ваши беспилотники и сохранился ли интерес за последние полгода?
— Сохранился, но остальное может озвучить только «Рособоронэкспорт».
— Как продвигается проект по беспилотному видеонаблюдению в Москве? Сколько ваших дронов эксплуатируется в системе правоохранительных органов РФ? Росгвардия должна была заказывать беспилотники…
— Должна, но не обязана. (Смеется.)
— Есть ли кадровый голод в производстве летных систем?
— Это общеотраслевая проблема, хотя у нас техника гораздо проще, чем, скажем, у ОАК или УЗГА. Квалифицированных инженеров не хватает всегда, мы находимся в постоянном поиске.
— Не привлекают ваши зарплаты? Сколько в среднем зарабатывают инженеры в периметре группы?
— Это не денежная проблема, это проблема подготовки кадров. Взять высокоразрядных рабочих. Мы регулярно выставляем вакансии шести-пятиразрядников. Я сказал своим коллегам, что об их поиске на рынке нужно забыть, это практически нереализуемая задача. Нельзя привлечь таких специалистов извне, их нужно растить самим, обучать и удерживать. Им нужно прививать ценности компании и делать так, чтобы они считали тебя лучшим работодателем в городе и стране.
— И все же зарплаты у лучшего работодателя в стране должны быть выше, чем в среднем по региону?
— Скажу так, в Ижевске мы одни из лидеров. Но средняя зарплата по предприятию — это как средняя температура по больнице, нет смысла ее комментировать. Когда в августе прошлого года оказалось, что нам надо увеличить производственную программу на 40% из-за огромного спроса, производственники мне сказали, что им нужно нанять несколько сотен новых сотрудников. Когда посчитали, оказалось, что чем больше мы начинаем брать новых специалистов и производить — тем больше убыток. Поняли, что что-то не так. Кроме того, нужна, условно, тысяча человек, но мы их не наберем, потому что зарплата на тот момент была низкая. Я предложил ее повысить — все же два года не индексировали,— но повысить пропорционально выработке по системе премирования. И производительность очень существенно выросла без привлечения условной тысячи человек. Люди оказались готовы за те же восемь часов смены делать больше, быстрее и эффективнее ради премий. Мы начали вводить эту систему с оружейного дивизиона, потом остальные попросили распространить механизм на всех. Баланс эффективности предприятия и доходов его сотрудников очень зависит от производительности труда.
— Каковы реальные сроки запуска завода по производству автоматов Калашникова в Венесуэле и что именно затрудняет логистику?
— Это очень непростой проект с технологической точки зрения. Ведет его «Рособоронэкспорт», который отвечает и перед заказчиком и руководством страны за его реализацию. Наши обязательства четко сформулированы, предельно понятны, мы их выполняем.
— Производство АК-203 в Индии должно было начаться в начале 2022 года. Когда оно стартует?
— Совместное предприятие уже начало работать (Indo-Russian Rifles Private Limited.— «Ъ»). В этом СП мы представляем Россию вместе с «Рособоронэкспортом».
— На российском рынке гражданского стрелкового оружия как-то меняется спрос?
— Конечно, меняется, потому что очень сильно меняется законодательство. И те последние решения, поправки, которые вступили в силу в конце июня, должны, конечно, повлиять на рынок. Например, до истечения первых двух лет владения гражданским огнестрельным длинноствольным оружием теперь не разрешается приобретать полуавтоматическое оружие. Сейчас мы очень внимательно отслеживаем изменения спроса. Результаты могут быть непредсказуемы, но пока в среднем ежегодно по гражданскому рынку растем на 5%.
— Вы ожидаете, что из-за ужесточения закона спрос на гражданское оружие сократится?
— Да, мы считаем, что спрос будет сокращаться в связи с ужесточением оружейного законодательства, так как были ограничены одни из самых популярных изделий — полуавтоматы, а также изделия со стволом «Ланкастер» и «Парадокс», которые занимали существенную долю в общем объеме продаж гражданского оружия в РФ.
— А новостная повестка, шутинги или мировые конфликты влияют на внутренний спрос?
— Нет. Но шутинги — ужасная история. Каждая такая ситуация ужасна, когда из-за действий конкретного неадекватного вооруженного человека страдают другие люди и формируется общее отношение к человеку с оружием как к потенциальному неадекватному убийце. Человек должен владеть оружием ответственно. Это наш девиз. И наш покупатель — очень ответственный, среди них много охотников, спортсменов, это адекватные люди.
— Как продвигается «умное» ружье с опцией подключения со смартфона, какие успехи?
— Знаете, я вообще в жизни предпочитаю сначала сделать, потом уже об этом рассказать. К сожалению, с этим ружьем произошло не так. Ружье находится в стадии отработки технологических решений, потому что на самом деле техническое решение, которое было предложено, уникальное, такого никто пока не делал. И как сделать так, чтобы электроника бытового уровня не вышла из строя через сто выстрелов, хотя, казалось бы, чего тут сложного,— это нестандартная и непростая инженерная задача. Сверху накладываются сложности, связанные с поставкой электронных компонентов, надо все переконфигурировать. Поэтому наблюдается некоторая задержка, но мы над этим проектом работаем. Это ружье мне самому очень нравится, но так вышло, что мы сначала его анонсировали, а потом выясняется, что надо доработать. Это пример того, как не надо делать в маркетинге и продвижении.
— На прошлой «Армии-2021» концерн показал новый карабин АКВ-521, который презентовали как «калашников будущего». Заявлялось, что гражданская разработка заинтересовала в том числе военных. Но там же нет автоматического режима, и он тяжелее, чем требует Минобороны, то есть не проходит на роль боевого изделия, по массе. Кто заказывает «принципиально новый калаш»?
— Этот карабин для военных нужд сейчас не производится. Это действительно очень интересное технологическое решение, мы в нем видим большие перспективы, но для военных нужд мы пока его не обсуждаем.
— А в гражданском сегменте он будет востребован?
— Об этом говорить пока рано. От разработки до постановки в серию — дистанция огромного размера. Это очень интересная разработка, но постановке его в серию должен предшествовать очень качественный маркетинг, исследования, определение целевой аудитории, объемов реализации. И сейчас мы находимся в стадии оценки этого проекта.
— У вас есть оружие?
— Да, я получил лицензию. После того как пришел в концерн. Приобрел карабин TR9 Paradox.
— Доля Ростеха в ГК «Калашников» сократилась с 51% до 25% еще в 2018 году, тем не менее эксперты до сих пор говорят о существенном влиянии Госкорпорации на ваш бизнес. В чем сегодня заключается участие Ростеха в бизнесе «Калашникова»?
— Да, у них по-прежнему блокпакет. И да, Ростех наш очень важный партнер, безусловно. Безусловно, и Корпорация в целом, и Сергей Викторович (Чемезов.— «Ъ») лично, и Владимир Владимирович (Артяков.— «Ъ»), Игорь Николаевич (Завьялов.— «Ъ») и наш председатель совета директоров (Бекхан Оздоев.— «Ъ») непосредственно вовлечены в принятие стратегических решений. Но мне кажется, что все-таки «Калашников» являет собой очень хороший пример государственно-частного партнерства, потому что, с одной стороны, мы пользуемся стратегической поддержкой Госкорпорации, совместно с ней принимаем решения и реализуем планы. Но при этом у нас есть очень серьезная доля гибкости, которая присуща частному бизнесу.
Поэтому, конечно, «Калашников» — это про бизнес, но моя задача, если хотите, вызов состоит в том, чтобы частная компания была успешной в гособоронзаказе.
Это непростая задача, потому что заказчик у нас очень серьезный и мы обязаны его удовлетворять. Но я считаю, что это возможно.
— Вы не опасаетесь попасть под персональные санкции?
— Я месяц назад прочитал статью в «Рейтер», которая задала вопрос, почему вот эти уважаемые люди из российской оборонки, их 15 человек, до сих пор не под санкциями? И я был в списке там первым номером. Поэтому, скажем так, на улице светит солнце, но тучи уже собираются, и зонтик я приготовил. Недвижимости у меня за границей нет, счетов нет, семья у меня здесь, поэтому вся моя жизнь связана с Россией. Я не боюсь.
— Но, когда вы покупали предприятие, вы закладывали санкционные риски?
— Когда я покупал компанию, санкционный риск был оценен не как вероятность, а как неминуемое последствие, которое должно наступить, вопрос только во времени.
— С момента, когда стало известно о том, что вы покупаете ГК, и до сих пор при обсуждении вашего прихода существует устойчивая версия, что вы — номинальный владелец. Как вы это прокомментируете?
— Я читал огромное число версий, они все были очень разные — нелепые, смешные и при этом взаимоисключающие. Не имеющие отношения к реальности. Поэтому я не знаю, как отвечать. Такой почти анекдотический вопрос: «Перестали ли вы пить коньяк по утрам?» Как на такое ответить? Мне очень нравится выражение: для предпринимателя неважно, сколько у него денег в кармане, важен размер одобренного ему кредита. Значение имеет размер, качество кредита и сама возможность доступа к заемным средствам. Подчеркну, что использованные инструменты были заемные.
— Вам удалось рассчитаться с кредиторами?
— Положение дел компании наших кредиторов сегодня удовлетворяет. Все, что я могу сказать.
— Кто ваши кредиторы сделки, вы готовы их назвать?
— Нет, конечно.
— Когда вы уходили из правительства, СМИ цитировали ваши заявления о планах сосредоточиться на музыке. С тех пор на стриминговых платформах так и осталось четыре сингла группы Ctrl Band. Не хватает времени?
— Начну с конца: не хватает. Когда началась пандемия и прекратились концерты, наш талантливейший барабанщик уехал в Казань. Остальные ребята остались в Москве, и мы так и не успели вернуться к репетициям. А потом началась работа в концерне (в ноябре 2020 года.— «Ъ»), и это оказалось очень тяжело сочетать. Потому что новое дело требует трехсотпроцентной отдачи. И в конце концов, есть семья, одно из самых важных дел в жизни. И когда ты выбираешь между семьей и музыкой — надо выбирать семью.
И возвращаясь к началу вопроса: я не уходил заниматься музыкой. Я просто ушел с прошлой работы.
— Как дерзость рока сочетается со строгой военной дисциплиной, требуемой в гособоронзаказе?
— Для того чтобы быть успешным в разработке, дерзость рока обязательна.
