Россия и США должны начать переговоры по проблеме первого удара
Проблема противоракетной обороны (ПРО) впервые возникла перед англичанами в 1944 году в связи с защитой территории Англии от немецких баллистических ракет (БР) Фау-2. Тогда эту проблему решить не удалось, однако развитие ракетно-ядерной и компьютерной техники, средств обнаружения и сопровождения раз за разом актуализировали проблему ПРО. И по сей день прежде всего в РФ не освоен ряд военно-политических аспектов вопроса.
Сегодня необходимо оценить концептуальную суть проблемы ПРО, отдавая себе отчет в том, что для США эта тема всегда имела и имеет совсем другой смысл, чем для остальных стран мира и особенно для России.
Все начиналось с противобаллистической обороны
Для Англии в 1944–1945 годах проблема ПРО имела оборонительный смысл. С тех пор считается, что ПРО, как и противовоздушная оборона (ПВО), относится к оборонительным системам. Для ПВО это и сегодня так, но вот ПРО имеет с системой ПВО лишь общую военно-техническую историю на ранних этапах становления послевоенных систем ПВО.
После Второй мировой войны национальная территория США была абсолютно недосягаема для любого потенциального противника. Однако успехи Германии в области баллистических ракет (намечался проект межконтинентальной БР А-9/А-10) свидетельствовали о том, что перспективная неуязвимость США может оказаться под вопросом.
Возможность обретения Советским Союзом атомного статуса лишь обостряла ситуацию, а США и думать не хотели о справедливом и равноправном мироустройстве. Они были ориентированы на атомный диктат, и агрессивность США должна была быть защищена от возможности ракетно-ядерного возмездия.
Сразу же после войны в США и СССР начались работы по собственным БР на основе трофейной Фау-2. В Америке в рамках проекта «Тампер» были проведены исследования по возможности эффективного перехвата БР типа Фау-2. Выводы, как и у англичан, были неутешительными, однако работы по ПРО в США с того времени практически никогда не сворачивались. Менялись лишь интенсивность и научно-техническая направленность, но не основная системная цель работ – мировое военно-политическое превосходство США и возможность нанесения первого ракетно-ядерного удара по неугодным странам при полной безнаказанности.
Основной помехой для США был Советский Союз, который рано или поздно должен был стать ракетно-ядерным и получить возможность нанести – при необходимости – ответный удар. В условиях атомной монополии многие в Америке не очень-то камуфлировали свою агрессивность по отношению к России. Так, в 1947 году профессор Техасского университета Роберт Монтгомери открыто заявлял: «В течение 24 часов мы можем уничтожить 75 миллионов русских, не потеряв и 100 человек... Если надо уничтожить русских, то давайте сделаем это сейчас, не будем ждать три года». Америке, однако, и хотелось, и кололось – подобные планы подрывали «миротворческий» облик США, да и в военном отношении эти планы были опасны.
Затем, после первого советского атомного испытания летом 1949 года, началось отрезвление. Политический обозреватель еженедельного итальянского журнала «Темпо» Роберто Канделупо иронически заметил тогда: «Американцам пришлось признать, что в отношении атомной бомбы в СССР американский 1952 год (ожидаемый в США срок реализации советского атомного проекта) наступил в 1949 году».
Второй мощный шок Америка получила 4 октября 1957 года – после запуска первого искусственного спутника Земли. Этот запуск доказал, что отныне СССР обладает межконтинентальным средством доставки ядерных зарядов, и что США – впервые в их истории – уязвимы на собственной территории. Руководители США испытали (скорее, впрочем, сымитировали) апокалиптический страх.
В начале 1958 года президент США Дуайт Эйзенхауэр в послании на имя председателя СМ СССР Николая Булганина даже предложил запрет на производство и испытания межконтинентальных баллистических ракет (МБР), но советское правительство в ответном заявлении от 15 марта 1958 года резонно заметило, что «президент Эйзенхауэр выделяет из общей проблемы разоружения только один вопрос – о межконтинентальных баллистических снарядах». Показное «миролюбие» Америки было и понятно – только советские МБР лишали США возможности безнаказанного силового диктата.
Впрочем, для конца 40-х и начала 50-х годов более актуальной была проблема ПВО – стратегическая авиация обретала межконтинентальную дальность. В конце 1949 года в США был создан Комитет по разработке систем ПВО, и к 1951 году в лаборатории Линкольна Массачусетского технологического института над проблемой работали более 2 тыс. человек, в том числе 700 ученых и инженеров.
В августе 1954 года было создано командование континентальной ПВО США «КОНРАД», преобразованное осенью 1957 года при участии Канады в Объединенное командование ПВО Североамериканского континента «НОРАД», существующее и сегодня.
К середине 50-х годов был создан опытный образец полуавтоматической системы управления активными средствами ПВО «Сейдж» (SAGE – Semiautomatic Ground Environment). Предполагалось развивать эту систему и в целях ПРО, однако к началу 60-х годов выяснилось, что «Сейдж» для этого непригодна. Тем не менее опыт работы над ней, а также научно-технический и структурный задел были использованы уже для работ по ПРО. Эти работы были признаны особо актуальными после космического прорыва СССР в октябре 1957 года.
В конце 50-х годов США не скрывали, что разработкой высокоэффективной системы национальной ПРО (НПРО) намерены нейтрализовать возможность нанесения по своей территории ракетного удара. В США говорили о возможном первом ударе Советов, но если посмотреть на военно-техническую историю тех лет, то можно увидеть, что американцы постоянно, уже с середины 50-х годов, наращивали свои ракетно-ядерные средства именно первого удара как по объектам военно-экономического потенциала СССР, так и по нашим стратегическим средствам с задачей полностью выбить их, а если что-то после и стартует, то перехватить на дальних рубежах.
В написанной по материалам зарубежной печати книге М.Н.Николаева «Снаряд против снаряда» (М., Воениздат, 1960 год), когда сам термин еще не устоялся (то ли «противоракетная», то ли «противобаллистическая» оборона), уже сообщалось об американских планах «обороны всей территории страны». Автор книги не анализировал военно-политический аспект, но если иметь в виду именно его, то более верным было бы говорить – применительно только к США – о задаче не обороны всей территории страны, а защиты ее от ответного удара СССР.
Это принципиальное концептуальное отличие НПРО США не очень-то нами подчеркивалось, а в современной России просто не осознается многими из тех, кто обязан бы это понимать по долгу службы и профессии. Хватает и умников, которые сознательно затуманивают и мутят воду в интересах США. А ведь НПРО всегда была и есть в США не в качестве оборонительной системы, а как важный системный элемент средств первого обезоруживающего удара США по стратегическим средствам СССР, а теперь – РФ. При этом «китайский» аспект НПРО США в обозримой перспективе вряд ли надо рассматривать как значащий. Как, впрочем, и «иранский», «талибский» и прочий. НПРО США и ЕвроПРО – это антироссийские системы.
Андеграунд 50-х
Если мы рассматриваем стратегические средства как «оборонительные» и «наступательные», то НПРО США выглядит внешне благообразно. Но если мы проводим основную классификацию по признаку стабилизации или дестабилизации мировой военно-политической обстановки, то сразу же проявляется агрессивная направленность американской НПРО.
В этом смысле принципиально важен вопрос, где – в СССР или в США – впервые возникла идея о базировании МБР под землей, в шахтных пусковых установках (ШПУ)? 29 декабря 1956 года министр обороны СССР Георгий Жуков в докладной записке в Президиум ЦК КПСС (исходящий № 1907ов), сообщая о вариантах строительства «боевых стартовых станций» для МБР Р-7 упоминал и подземный вариант «при расположении основных сооружений старта на глубине 150–200 метров». С учетом срока от начальной идеи до оформления ее в документе высшего уровня можно уверенно датировать первые наши шаги по базированию МБР в ШПУ примерно 1955 годом. Другой вопрос – были ли они оригинальными или это было реакцией на идеи, уже высказанные в США?
Впрочем, для Р-7 с ее кислородно-керосиновым двигателем и огромным диаметром первой ступени шахтное базирование оказывалось нереальным, оно могло быть реализовано для МБР или на твердом топливе (с РДТТ), или на жидком топливе с высококипящими компонентами.
Однако идея жила, и в феврале 1959 года в докладной записке Дмитрия Устинова, Родиона Малиновского и Митрофана Неделина в Совет обороны СССР прямо говорилось о необходимости разработки варианта «боевой стартовой станции с заглубленным расположением всех сооружений станции и дополнительной маскировкой этих сооружений под рельеф местности». Стартовая установка должна была размещаться «в шахте глубиной до 50 м и диаметром до 30 м вблизи естественного откоса складок местности для отвода газов при пуске ракеты». 14 марта 1959 года было принято особо важное Постановление ЦК КПСС и СМ СССР № 276-124 с задачей разработки скрытного, полностью заглубленного в землю старта МБР Р-7 и Р-7А.
В 1959 году в ленинградском ГСКБ «Спецмаш» начались работы по ШПУ для унифицированной БР Михаила Янгеля Р-12У, и в июне 1959 года на полигоне «Капустин Яр» началось строительство экспериментальной ШПУ «Маяк». 31 августа 1959 года был проведен первый пуск БР Р-12 из этой ШПУ, а через год началась разработка серии ШПУ «Двина», «Чусовая», «Шексна» и «Десна» для ракет Р-12, Р-14, Р-16 и Р-9. В 1963 году эти БР уже стояли в шахтах, но количество их тогда было несоизмеримо с ракетным потенциалом США. Тогда мы уступали США в 10–20 раз.
В США разработка первой жидкостной МБР «Атлас» была начата на рубеже 1954–1955 годов, а серийная модификация «Атлас-D» со стартовой готовностью 10 минут поступила на вооружение в сентябре 1959 года. В 1962 году на вооружение начали поступать МБР «Атлас-F», имевшие стартовую готовность две минуты, и жидкостная МБР «Титан-1». И уже в 1962 году 87% МБР «Атлас-F» и «Титан-1» было размещено в ШПУ, тогда еще недостаточно совершенных. Первой чисто шахтной МБР США надо считать «Титан-2», все предстартовые операции на которой и сам пуск производились в ШПУ. Разработка этой МБР была начата в 1960 году. То есть в США начальные замыслы о базировании МБР под землей надо отнести примерно к середине 50-х годов, как и в СССР.
Судя по всему, впервые эта идея если не возникла, то была обнародована в США. Там в отличие от СССР концептуальные идеи обсуждались достаточно открыто и широко. Однако чем объяснить не просто появление такой идеи, но ее быструю реализацию в поражающих воображение и дорогостоящих инженерных сооружениях?
Современные отечественные воззрения на роль ШПУ основываются прежде всего на обеспечении максимально возможной неуязвимости МБР от поражающих факторов ядерного взрыва, то есть их живучести при первом ударе агрессора. Однако в период формирования идеи ШПУ вряд ли кто-то в СССР мыслил категориями «ответный удар», «ответно-встречный удар» и т.п. (концепции лишь формировались), и желание разместить МБР в подземных стартовых сооружениях объяснялось прежде всего соображениями маскировки, скрытности базирования от разведывательных средств США. Наши разведчики не летали над США, зато американские U-2 уже летали над СССР – до фиаско Пауэрса. Впрочем, сразу было ясно, что ракетная шахта обеспечивает и более высокую живучесть МБР при ударе противника по ней.
Если США сразу ориентировались на первый удар по России – в том случае, если они обеспечат себе безнаказанность за счет массирования удара и эффективной НПРО, то подземное базирование вроде бы и не требуется. Тем не менее США опустили свои МБР под землю даже раньше нас. Нет ли здесь некой неувязки? Думаю, нет.
Для правящей элиты США было жизненно необходимо создать образ СССР как якобы будущего атомного агрессора, даже во сне видящего, как бы изничтожить главную «цитадель капитализма» и собирающегося первым ударить по США. Впрочем, антирусская политическая паранойя у элиты США была всегда развита и сама по себе.
Америка 50-х годов – это богатейшая страна, получившая в свое распоряжение в результате мировых войн более 2/3 мирового золотого запаса. Денег там хватало – и на циклопические атомные убежища, и на подземное базирование ракет. С одной стороны, эффективно поддерживалась в обществе массовая атомная истерия с крепкой антисоветской линией, с другой стороны – ракетный бизнес, строительство ШПУ было очень выгодным. Выжать из ракетного аспекта военных расходов максимум под благовидным предлогом – вот в чем была подоплека перевода ракетных стартов под землю в США.
А уж потом – гонка ракетно-ядерных вооружений, все этапы которой от «хиросимского» до «MIRVированного» (создание разделяющихся головных частей) были инициированы Америкой, перевела принцип шахтного базирования в один из основных принципов ядерного сдерживания. К тому же постановка с конца 1962 года на вооружение в США стратегических ракет типа «Минитмен» с ракетными двигателями на твердом топливе (РДТТ) сделало шахтный способ базирования наиболее технически целесообразным, поскольку для РДТТ важно тщательное соблюдение постоянного температурного режима эксплуатации. В СССР же, преодолевая устаревшее мышление маршалов военной поры, формировалась концепция ответного (ответно-встречного) удара, для которой подземное базирование МБР было одним из ключевых элементов.
Сегодня важнее, чем когда-либо, понимать, что Соединенные Штаты Америки с момента их окончательного выхода на арену мировой истории после Второй мировой войны во всех своих военно-технических и военно-политических действиях исходили из установки обеспечения подавляющего превосходства и военного диктата в отношении России. Все проекты ПРО США, включая НПРО США и ЕвроПРО, не составляют здесь исключения.
Стратегические оборонительные Обманы и ошибки
О развитии идей и проектов ПРО США давно надо написать отдельное аналитическое исследование. На его страницах можно было бы оценить и подлинный смысл высотных ядерных взрывов США в космосе (аналогичные советские эксперименты были лишь реакцией на опыты США), и суть такого экзотического эксперимента ВВС США, как запуск в мае 1963 года в космическое пространство 400 млн. медных иголок (диполей) якобы для создания пояса, отражающего радиоволны дальней связи, и другие подобные действия США.
С начала 60-х годов НИОКР по ПРО в США лишь расширяются, начинает разрабатываться система Sentinel для защиты городов (предполагалась защита 13 объектов). В марте 1969 года президент Ричард Никсон обнародовал решение о развертывании системы ПРО Safeguard в развитие системы Sentinel. Основное отличие новой системы от старой заключалось в том, что комплексы ПРО должны были защищать не крупные города, а только Вашингтон и базы МБР в пустынных местах. Тем не менее система должна была обеспечить защиту всей территории США от сравнительно слабого ракетно-ядерного удара (ослабленного ответного удара СССР), полную защиту 30% всех МБР «Минитмен» и ограниченную защиту всех МБР «Минитмен».
При внешней оборонительной направленности (защита ракетных стартов) система ПРО Safeguard была элементом деструктивной стратегии не только потому, что она должна была защитить США от ответного удара СССР после первого удара США, но и потому, что развертывание ПРО провоцировало Советский Союз на новые военные расходы. В то же время эффективность такой ПРО резонно ставилась под сомнение в самих США, поскольку СССР начинал массировать свои МБР.
Для поддержки проектов ПРО в США всегда существовал мощный фактор – сверхприбыли ракетных и радиоэлектронных корпораций. Так, к лету 1968 года в США на работы по ПРО было израсходовано более 4 млрд. долл. Однако в условиях возникающего паритета с СССР руководство США не рискнуло разворачивать реальную систему Safeguard, а пошло на заключение с СССР первого соглашения об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1) «в сцепке» с Договором по ПРО 1972 года. И вот тут в СССР была совершена некая ошибка, о сути которой – чуть позже.
Несмотря на ПРО-72, Америка вела активные работы по различным элементам перспективной архитектуры НПРО, пришла пора Стратегической «оборонной» инициативы Рональда Рейгана с идеями «звездных войн», с космическими перехватчиками Brilliant Pebble («Сверкающие камешки»). Затем, на фоне постоянных капитулянтских сокращений Россией своих стратегических сил, режим ПРО-72 был Америкой демонтирован. Сегодня НПРО США можно считать свершившимся фактом в аспекте ее архитектуры в нынешнем формате обеспечить США безнаказанное уничтожение суверенитета РФ.
Например, такой элемент НПРО США, как противоракета (ПР) SM-3 Block IA, первое испытание которой состоялось 22 июня 2006 года. В феврале 2008 года эта ПР была использована для уничтожения на высоте 247 км вышедшего из-под контроля спутника USA-193. А на подходе вариант ПР SM-3 Block IВ, количество которых к 2016 году предполагается довести до 249 единиц. Весьма серьезная цифра, к тому же не предельная. Морской радар SBX НПРО США на платформе CS-50 функционирует с 2005 года и недавно прошел модернизацию. Базируясь у побережья Аляски, этот радар якобы предназначен для поддержки в отражении ракетного удара КНР, КНДР и даже Ирана.
Все работы по ПРО в США были хорошо продуманы с самого начала, и их задача никогда не менялась. Это – обеспечение безнаказанного первого уничтожающего удара Америки по СССР, а теперь – по РФ. А все якобы оборонные задачи ПРО США по защите ракетных стартов были не более чем ловкой политической дымовой завесой, как и все последующие россказни о «ракетных угрозах» со стороны «злонамеренных стран».
Но была ли логика в советских работах по ПРО? Серьезные послевоенные работы в области воздушной обороны начались в СССР с создания системы ПВО Москвы «Беркут» (затем – С-25). Тогда Иосиф Сталин поставил вполне логичную задачу гарантированного исключения прорыва к Москве даже одного самолета с атомной бомбой на борту. Позднее на этой базе были развернуты уже работы по ПРО, но опять-таки ПРО Москвы.
В Постановлении ЦК КПСС и СМ СССР № 720-435сс «Вопросы ракетного и реактивного вооружения» от 14 апреля 1955 года среди важнейших задач на ближайшие годы кроме создания эффективных средств ПВО была названа также задача проведения НИОКР «по созданию средств борьбы с ракетами дальнего действия противника».
Оставался вопрос – что в СССР надо защищать от ракет дальнего действия противника в первую очередь? Для хрущевцев ответ был очевиден: «Москву и Президиум ЦК». А ведь в системном отношении приоритет надо было отдавать боевым стартовым станциям, призванным осуществить ответный удар по агрессору и тем самым сдержать потенциальную агрессию.
Сталин и его «команда» умели, хотя и не во всех случаях, мыслить системно. Хрущев и хрущевцы мыслить не умели вообще, а в брежневскую пору мыслить если и умели, то ленились или считали для себя невыгодным. Поэтому все советские работы по ПРО шли в рамках идеи «защиты главного объекта», то есть Москвы с руководящим Кремлем.
Реально Советский Союз никогда не рассматривал идею первого удара по США как приемлемую, но адекватной концептуальной работы не проводил. И вместо широкого декларирования принципа ядерного возмездия и идей ядерного сдерживания на базе гарантированного ответного удара в руководящих умах царили штампы. Тем не менее ответственные люди и в брежневском СССР были, в силу чего была-таки создана военно-техническая база для ответного удара – Стратегические ядерные силы с РВСН на основе МБР с РГЧ, базирующихся в укрепленных ШПУ.
В сфере же советской ПРО властвовал тупой партократический подход, что ярко проявилось при заключении Договора ПРО-72. Не цитируя его, отсылаю читателя к Статье III Договора 1972 года между СССР и США об ограничении систем противоракетной обороны и к Статьям I и II Протокола к Договору. Из них ясно видно, что СССР резервировал за собой право разместить систему ПРО в пределах одного района радиусом 150 км с центром, находящимся в столице, а США – в пределах одного района радиусом 150 км, в котором размещены шахтные пусковые установки МБР.
Из такого распределения приоритетов логически вытекало, что руководство СССР ориентировано на первый удар по США, после которого хочет себя обезопасить, а вот руководство США ориентировано на ответный удар после удара СССР и, чтобы устранить его угрозу, хочет защитить свои МБР от ответного удара.
В действительности все было наоборот, и хотя в СССР активно создавали реальную систему ПРО Москвы, в Америке стартов ПРО никто не создавал. Тем не менее приоритеты СССР в сфере ПРО выглядели нелогично и провокационно. И сегодня мы должны осудить историческую слепоту и глупость (или даже предательство) тех, кто с подачи ЦК КПСС готовил проект ПРО-72 с советской стороны. ПРО территории страны – это элемент системы агрессивного первого удара, и только ПРО позиционных районов базирования МБР имеет оборонный смысл, являясь элементом оборонительной системы сдерживания на базе гарантированного ответного удара, способного нанести агрессору неприемлемый для него ущерб.
Ослабленный ответный удар по зубам ЕвроПРО
Фактор ПРО даже в профессиональной среде оценивается сегодня неоднозначно. Показательна в этом отношении позиция разработчика МБР «Тополь-М» и РС-24 Юрия Соломонова. Он считает, что «существующий сегодня и завтра уровень развития технологий не позволяет говорить об эффективности систем ПРО для перехвата стратегических ядерных вооружений», и утверждает, что «применительно к потенциальным условиям боевого применения ракетно-ядерных вооружений возможность эффективного использования комплексов стратегической ПРО просто исключается».
Но, во-первых, масштаб работ по созданию эшелонированной НПРО США позволяет поставить под сомнение правомерность подобной безапелляционной констатации. Во-вторых, эффективность перспективной НПРО США может быть приемлемой для обеспечения решения руководства США о нанесении обезоруживающего удара по СЯС РФ в том случае, если количественные параметры СНВ США будут существенно превышать количественные параметры СЯС РФ при благоприятной для работы НПРО США структуре минимизированных СЯС РФ.
А именно это сегодня и происходит – Россия все более сокращает свои стратегические силы, все более повышая шансы НПРО США на успех. И не имеет значения то, что США тоже сокращают свой ядерный арсенал. Для первого удара по бездумно сокращенным СЯС РФ в условиях отсутствия у России стартов ПРО Америке надо не так уж много ударных средств. А предельно ослабленный ответный удар РФ отразит НПРО США.
Необходимо развертывание широких работ по защите наших ракетных стартов от стратегических средств вероятного противника. Укрепление ШПУ и защита их позиционных районов является высокоэффективной стабилизирующей мерой, снижающей угрозу ядерного конфликта.
Объективно перед Россией стоит двуединая военно-политическая и военно-техническая задача: с одной стороны – сохранение эффективного «прорывного» (с учетом перспективной НПРО США) потенциала ответного удара СЯС РФ, с другой стороны – парирование угрозы первого уничтожающего удара США по стратегическим средствам РФ.
Уже в 90-е годы в документах Конгресса США, касающихся перспектив НПРО, говорилось, что «верхний предел диапазона оценок исходит из стоимости системы ПРО, которая защитит США от нападения – например, с использованием 200 боеголовок, защищенных от перехвата. Министерство обороны исходит из подобной угрозы как основы планирования национальной системы ПРО». Неужели кто-то после такого заявления может сомневаться, что основной потенциальной целью НПРО США предполагаются «стойкие» боевые блоки российских МБР?
Количественный уровень перехвата при этом ориентирован, как видим, на вероятное количество наших боевых блоков, сохраняющихся после гипотетического первого удара США и в условиях, когда перед этим были проведены крупномасштабные сокращения СЯС РФ. Фактически США с начала 90-х годов обеспечивают себе базу для эффективной защиты от массированного, но ослабленного первым ударом США ответного ракетно-ядерного удара России. НПРО США – это элемент будущей безнаказанной ядерной агрессии США против России.
Если США и НАТО так обеспокоены мифическими угрозами со стороны неких «стран-злодеев», то Россия могла бы выступить с идеей о заключении Международной конвенции о совместном (РФ, США, КНР, Франция и Англия) репрессивном ракетно-ядерном ударе по любой стране мира, совершившей первой неспровоцированную ракетно-ядерную агрессию по любой другой стране мира, и прежде всего – по странам НАТО, РФ и КНР. Подобная совместная декларация обезопасила бы США, Европу и Россию с Китаем от любой угрозы намного эффективнее, чем НПРО США и ЕвроПРО.
Но речь именно о первой и неспровоцированной ракетно-ядерной агрессии той или иной страны. Например, если бы Ливийская Джамахирия имела ракетно-ядерный потенциал, то после прямого военного вмешательства США и НАТО Ливия имела бы законное право на ракетно-ядерный ответ. Впрочем, самоубийственные решения типа первого ядерного удара по США в реальности невозможны для любой сколько угодно «антиамериканской» страны.
Россия сегодня не имеет реальной ПРО, но разумная ПРО для России – это исключительно элемент нейтрализации внешней агрессии. США уже имеют НПРО, и она носит исключительно провокационный характер и поощряет агрессивный авантюризм Америки. Вот почему заверения, скажем, нового первого заместителя министра обороны США Эштона Картера относительно того, что сотрудничество США и России в области ПРО якобы укрепит их взаимную безопасность, заставляют вспомнить ильфо-петровского Александра-ибн-Ивановича Корейко с его бессмертным: «С этой минуты вы будете только получать».
Похоже, в России это начинают понимать. Во всяком случае, можно лишь приветствовать заявление министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова от 12 сентября 2011 года о том, что идея скоординированных систем ПРО проблемы не решает. Лавров резонно отметил, что если США «убежденно говорят, что это не против нас, почему они не могут это на бумаге юридически изложить?» Впрочем, история показывает, что Америка всегда была хозяином своего слова – сама его не раз давала, сама же и забирала тогда, когда считала нужным. Пример тому – ПРО-72. Так что самое опасное – верить словам США.
Сергей Тарасович Брезкун - профессор Академии военных наук
