Георгий Рыкованов: "В системе Средмаша было принято держать язык за зубами"
Наша беседа с директором и научным руководителем Федерального ядерного центра России, членом-корреспондентом РАН Георгием Рыковановым состоялась во время торжеств, посвященных 100-летию со дня рождения Кирилла Ивановича Щёлкина – великого ученого, одного из тех, кому наша страна обязана созданием ядерного и термоядерного оружия. В городе Снежинске Челябинской области открылся новый памятник Щёлкину. Дело в том, что предыдущий, открытый в честь трижды Героя на его родине в Тбилиси в советское время, однажды ночью таинственным образом исчез. По достоверным данным, памятник убрали по распоряжению самого Саакашвили, мол, «героям России нечего делать на грузинской земле». И тогда на Урале воздвигли новый памятник, в закрытом атомном городе.
Георгий Николаевич Рыкованов о предшественнике высказался так:
– В истории нашей Родины есть люди легендарные, о которых, к сожалению, широкая публика не знает. Связано это с особой секретностью работы этих людей, но от этого их вклад в нашу науку и технику, в обеспечение обороноспособности страны не становится меньше. Таков и трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и трех Сталинских премий, основатель нашего ядерного центра Кирилл Иванович Щёлкин. К счастью, сейчас о нем говорится все больше. Это связано с публикацией официальных документов Атомного проекта СССР. Идеи Щёлкина столь же актуальны сегодня, как и полвека назад. Такое ощущение, будто он живет среди нас. Точнее, оказывает свое воздействие, что немало способствует успеху нашей работы. Я приехал сюда в 1977 году, и сейчас, как и в то время, мы поклоняемся отцам-основателям нашего института…
– Итак, здесь вы с 1977 года… И чем в тот период начали заниматься?
– Разработкой ядерных зарядов.
– Но в то время началось разоружение! Помню, как шел интенсивный обмен делегациями между СССР и США, на различных конференциях обсуждали, как сократить ядерное оружие… В общем, мы начали «дружить» с Америкой!
– Я не замечал этого, потому что приходилось постоянно ездить на полигон, принимать участие в испытаниях. И так продолжалось первые тридцать лет моей работы в центре. Разоружения в то время мы не чувствовали.
- Известно, что в начале Атомного проекта специалистов в систему Средмаша отбирали просто: наиболее талантливых студентов и выпускников приглашали на собеседование, а потом они получали предписание явиться в такой-то город, по такому-то адресу… В 70-е годы что-то изменилось?
– Когда оканчивал институт, меня пригласили на собеседование. Сказали, что я должен поехать сюда. Я говорил, что не хочу. Мне сказали: надо! Вот и весь разговор…
– Почему не хотели ехать?
– Считал, что в подобных институтах нет науки…
– Впоследствии свое мнение изменили?
– Да, в то время я был, конечно, неправ – наука здесь есть. Она в основе всего.
– Неужели в МИФИ, где вы учились, не было известно, что именно здесь происходит?
– Нет. Мы ничего не знали о существовании этого центра. Информация была скудная, и чем здесь занимаются, студенты не могли знать. А те преподаватели, которые могли знать, никогда не упоминали о таких центрах. Тот же академик Ю. Каган, читавший нам курс физики твердого тела, к примеру, начинал свою научную работу на Урале в Свердловске-44, но никогда об этом не говорил. В системе Средмаша было принято держать язык за зубами – ведь там занимались секретными работами особой важности. В этом ведомстве приучали больше слушать, чем говорить. И этим принципом мы руководствуемся до нынешнего дня.
–Что было потом? Поездили на испытания и дальше?
– Мне исполнилось 35 лет, и вот тут-то началось то, что вы называете «разоружением». С тех пор мы стали заниматься в основном работами, связанными с научно-техническим поддержанием боезапаса.
– Что за этим стоит?
– Все очень просто. Когда у вас есть возможность испытать изделие, это одно. Вы, к примеру, сомневаетесь в модели, или у вас есть неясности с какими-то физическими процессами, проводите испытание и получаете ответы на свои вопросы. А когда у вас такой возможности нет – необходимо провести много других экспериментов. Приведу пример. Допустим, есть у вас зажигалка, и вы хотите убедиться в том, что она работает. Вы провели соответствующие манипуляции с ней, получили огонь, убедились, что она действует. Теперь представьте, что вам запрещают получать огонь. Что вы должны сделать? Первое: убедиться, что идет газ, когда вы нажимаете кнопку. Второе: убедиться, что идет газ нужного химического состава. Третье: убедиться, что искра, поджигающая газ, появляется в тот момент, когда требуется. И так далее… Но зажигалка – простой технический объект. Если же говорить о ядерном заряде, то там разных процессов очень много, и вы должны быть уверены в том, что понимаете каждый из них. Вот вам и отличие ситуаций, когда есть ядерные испытания и когда они под запретом.
– Значит, вы сторонник испытаний?
– Как технический специалист понимаю, что экспериментальные проверки необходимы. Но проблема ядерных испытаний – вопрос политический.
– И нравственный?
– В определенной степени, так как существуют разные понимания и оценки любой проблемы.
– Если использовать образ зажигалки, то становится понятным, почему вам нужны суперкомпьютеры – только на них можно моделировать процессы зажигания и горения?
– И для этого тоже. Поэтому у нас в ядерных центрах одни из самых мощных компьютеров, существующих в мире. Однако компьютеры могут обеспечить только проведение расчетов с определенной точностью. В этом смысле они позволяют моделировать реальные процессы, но не более того…
– Тогда такой вопрос. Работа любого теоретика в вашей области всегда оценивалась тем, насколько успешен эксперимент, то есть испытания придуманного им «изделия». И это основа карьеры теоретика. А как сейчас?
– Примеров можно привести много, а соответственно и выводов, и судеб людских. Я же расскажу о себе. В моей практике были неудачные испытания. Есть очевидная истина: если вы хотите получать новые знания, то обязательно должны пройти через отрицательные результаты. Без них успеха не добьетесь. Если их нет, то это означает, что вы все знаете и просто топчетесь на месте. Думаю, что многие разработчики ядерных зарядов обязательно сталкивались с отрицательными результатами. Конечно, для теоретика каждая неудача – серьезное потрясение. Когда идете на опыт, то всегда рассчитываете на успех. Но мне, к примеру, неудача всегда позволяла переосмыслить случившееся и перейти в работе на новый уровень.
– Если оценивать прошлое, то те люди, которые определяли судьбу Федерального ядерного центра на Урале – Забабахин, Романов, Феоктистов, Литвинов и другие, выдавали новые идеи и, хотя были очень молоды, сразу же занимали ключевые должности. Это традиция Средмаша стремительно выдвигать таланты? Или время тогда было иное? Сегодня такое может происходить или новые идеи уже не нужны?
– Сегодня для молодых стало сложнее. По той причине, что раньше можно было намного быстрее проверить идеи, получить тот или иной результат. Сейчас нужна длительная и кропотливая работа, чтобы подтвердить свое новшество множеством разнообразных экспериментов, которые в совокупности дадут новый результат.
– Я хотел бы перейти к новой теме. Имею в виду ядерное разоружение. С одной стороны, подразумевается, что будет уничтожено некоторое количество ядерных боеголовок, которых слишком много и в США, и у нас. Но другая грань разоружения – это торможение развития вашей области, то есть ограничения, которые затрудняют создание новых, более современных изделий. А может быть, оружие настолько совершенно, что уже не нуждается в модернизации?
– Можно сказать, что ядерное и термоядерное оружие уже достаточно совершенно. Но я так не ставил бы вопрос. Все же ядерное оружие без надзора оставлять нельзя. А это означает: всегда должны быть специалисты, хорошо понимающие, что можно и чего нельзя делать с этим оружием. В том числе не только при боевом дежурстве, но и в процессе хранения, поскольку большая часть арсенала находится на складах. Современный подход к оружию, как мне кажется, требует более высокой квалификации специалистов, чем это было в прошлом.
– Тот принцип, что существовал раньше, мол, тот, кто собирал оружие, должен его и разбирать, остается и сегодня?
– Конечно. У нас есть серийные заводы, где собирается оружие. Министерство обороны его эксплуатирует. После завершения гарантийных сроков боеприпасы возвращаются на серийное предприятие, где и осуществляется разборка. А мы осуществляем научно-технический контроль, необходимые проверки. Есть определенные регламенты, прописанные до деталей. По ним мы и работаем.
– Насколько изменилось ядерное оружие за годы вашей работы в этой отрасли?
– Дистанция в 35 лет слишком велика! Оно изменилось в первые 15 лет моей работы, причем весьма существенно. Некоторые изделия того времени уже представлены в нашем музее оружия, их можно показывать широкой публике. Конкретных цифр я называть не буду. Но пример все-таки приведу. Решалась одна проблема боевого блока для морского флота. За сравнительно небольшой период времени ядерный заряд стал в два раза легче и в два раза мощнее своего предшественника. Это свидетельствует о том, что прогресс в нашей области был весьма ощутим.
– Чем вы особенно гордитесь?
– Во-первых, тем, что все боеголовки морского базирования – это разработки нашего института. Гордимся тем, что наши изделия есть в стратегических ракетных войсках – я имею в виду один из современных комплексов, принятых на вооружение. Все авиабомбы разработаны в нашем институте. Нашими специалистами сделаны уникальные образцы зарядов – самый легкий боевой блок и снаряд калибра 152 мм. В нашем же институте проведены эксперименты, которые позволили зажечь чистый дейтерий. У нас есть термоядерные устройства, чистота которых 99,85 процента.
– Так называемые «чистые заряды», которые, по сути, не заражают местность?
– Да, их можно использовать для проведения промышленных ядерных взрывов.
– Я считаю, что это и есть настоящее разоружение, когда усилия ученых и специалистов направлены не на войну, а на мирное использование ядерной энергии!
– Программа промышленных ядерных взрывов имела три основных направления: сейсмическое зондирование, создание подземных емкостей и создание каналов для переброски северных рек на юг. В рамках этих программ были созданы взрывные устройства, которые могут быть применены, если появятся новые проекты.
– Еще одно направление, которое разрабатывалось в институте, – использование ядерных взрывов для получения электроэнергии. Проект фантастичен, но в наше время часто даже необычные и непривычные фантазии реализуются. Как вы оцениваете такого рода проекты?
– Есть монография «Взрывная дейтериевая энергетика», написанная группой наших сотрудников. Это попытка показать энергетическую эффективность такой технологии. Речь идет о том, чтобы найти способ использования энергии, которая выделяется при взрыве дейтерия. Проект предусматривает в большой подземной емкости диаметром 100–200 метров осуществлять серию взрывов, преобразовывать их энергию в электрическую. На мой взгляд, проект настолько сложен и необычен, что в ближайшие десятилетия практически неосуществим. К тому же есть атомные реакторы, которые способны обеспечить энергией человечество на ближайшие сто лет, а бридеры, которые появятся в ближайшее время, еще больше, то есть на двести-триста лет… Существует и программа создания термоядерных электростанций. Группа международных экспертов убеждает, что демонстрационный реактор появится уже в середине нынешнего века. Так что вариантов много.
– В начале 90-х годов шел разговор о том, чтобы открыть все десять закрытых городов России, где создается атомное оружие, допустить внутрь коммерческие структуры, в том числе и зарубежные. Сейчас разговоры стихли?
– Ответы могут быть разные. Но я воспользуюсь опросами общественного мнения, которые проводились в 90-е годы и теперь. В прошлом большая часть жителей города высказывались за то, чтобы открыть город. Но постепенно количество таких людей уменьшалось, сейчас большинство жителей Снежинска за то, чтобы охранная зона оставалась. Причины понятны и объяснимы.
– А с точки зрения производственной: нужен ли дополнительный рубеж безопасности?
– Вокруг промышленных площадок существуют зоны безопасности, и их вполне достаточно. Тем более что в последнее время мы их серьезно усилили. Что же касается зоны вокруг города, то с точки зрения безопасности граждан и наших сотрудников она полезна и нужна.
– Как известно, ни шпионы в прошлом, ни террористы в настоящем ни разу не проникали в ваш город, но рысь все-таки однажды прошла сквозь все заграждения и оказалась у одного из стендов. Возможно ли такое сейчас?
– Информация у вас не совсем точная. Действительно, рысь прошла на территорию, но она сразу же была обнаружена. Академик Евгений Иванович Забабахин, которому немедленно доложили о ней, распорядился ее не трогать и аккуратно вывести за пределы промплощадки. Это было сделать нелегко, так как рысь не очень-то подчинялась командам охраны, но в конце концов ее выпроводили из зоны. Если же говорить серьезно, то степень защиты охранных зон ежегодно совершенствуется. Так что можно не сомневаться: ядерный арсенал страны под надежной защитой.
– Значит, традиции и в этой области сохраняются?
– На каждом предприятии есть свои традиции. Но если говорить в целом о Средмаше, то его главная традиция – делать свое дело честно и ответственно, добиваться поставленных задач. Так воспитывали нас, молодых специалистов, когда мы пришли сюда.
– И еще: всегда почитались учителя, научные школы?
– Конечно. Но одновременно нас учили, что до тех пор, пока сам не убедился в том или ином явлении, , авторитеты на тебя давить не должны.
Досье
Георгий Николаевич Рыкованов – российский физик-теоретик, член-корреспондент РАН, лауреат Государственной премии РФ. Родился 9 февраля 1954 в Вологде. В 1977 году окончил Московский инженерно-физический институт.
С этого времени работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте приборостроения (ныне РФЯЦ-ВНИИТФ имени академика Е.И. Забабахина). С 1998-го – директор РФЯЦ-ВНИИТФ. Специалист в области безопасности ядерной энергетики, разработчик ядерного оружия.
Владимир Губарев
