В американскм сетевом издании "War on the Rocks" опубликован небезынтересный комментарий авторитетного профессора международных отношений Колумбийского университета (Нью-Йорк) ветерана американской внешнеполитической аналитики Роберта Джервиса (Robert Jervis) "On the Current Confrontation with Iran" ("О текущем противостоянии США и Ирана").
Профессор международных отношений Колумбийского университета Роберт Джервис (слева) и директор Центра анализа стратегий и технологий (ЦАСТ) Руслан Пухов (справа) (с) bmpd
Люди старшего поколения могут припомнить опасения многих в 1972 году, что бомбардировки Ханоя и Хайфона способны привести к кризису похуже Карибского. В середине 1980-х мало кто из аналитиков предполагал скорую кончину холодная войны. Многие журналисты и некоторые ученые сегодня утверждают о своем глубоком знании Ближнего Востока и способности предсказывать действия всех и каждого, но нам следует признать, что в действительности уровень регионоведческой экспертизы в Соединенных Штатах невысок, и - даже в сочетании с куда более глубокими познаниями в области социальных наук - не позволяет нам шагнуть дальше.
Большинство наших обобщений носит вероятностный характер, и мы находимся в ситуации стратегического взаимодействия, когда многочисленные действующие лица пытаются предвидеть действия других, зная, что те делают то же самое. Как объяснил в своей важной статье Эрик Гартцке (Erik Gartzke), насколько люди - объекты изучения ученых - начинают верить в их теории, настолько теории обращаются в саморазрушающиеся пророчества, поскольку человеку свойственно направленное на избежание нежелательных последствий поведение. Предполагаю, что ни президент Трамп, ни иранцы не знают, что будут делать дальше (и то, что, по их мнению, они будут делать, может отличаться от того, что они будут делать в действительности). Хотя аналитики и способны предсказывать развитие событий лучше самих принимающих решения лиц, не стоит на особенно на это полагаться. Тот факт, что никто из моих знакомых не предсказал приказ Трампа на убийство иранского генерала Касема Солеймани, должен заставить нас сделать паузу и задуматься о нашей способности прогнозировать будущее.
На самом деле я думаю, что мы все еще не можем четко объяснить, почему Трамп действовал именно так, а не иначе. Действительно интересные сообщения в СМИ были редкостью. Часть истории, похоже, связана с нападениями [на военную базу и посольство США в Ираке - прим. пер.] в прошлом месяце, и, если эти события и были хорошо освещены в американских СМИ, то значит, я пропустил их. Поэтому мы (или, по крайней мере, я) мало знаем о расчетах Ирана и связанных с ним вооруженных формирований, или о том, как их анализировало руководство США. Однако я предполагаю, что решение Трампа было импульсивным, и сомневаюсь в предварительном серьезном анализе возможных последствий. Когда лет через 20 или 30 документы рассекретят, то (более молодым коллегам) будет интересно узнать, поступал ли в адрес разведывательного сообщества запрос на предоставление оценки последствий, и, если таковой имел место, то каким был ответ. Многолетний опыт исследований и работы в качестве председателя Консультативной группы ЦРУ по рассекречиванию архивных документов дает мне основания полагать, что даже если высокопоставленные военные не настаивали на ударе (а сообщения СМИ говорят, что они этого не делали), то и не особо протестовали поскольку ненавидели Солеймани за его предполагаемую роль в убийстве американских солдат во время Иракской войны. Вопреки общепринятому мнению, как правило, военные в США проявляют сдержанность, но нельзя недооценивать озлобленность к Солеймани тех, кто воевал в Ираке.
Для Трампа был особенно важен факт, что гибели американца в ходе нападения вооруженных формирований 27 декабря 2019 года. Подобным образом, ранее гибель другого гражданина США повлекла за собой его отказ от соглашения с талибами, которое, очевидно, было готово к подписанию прошлой осенью. Сегодня, как и тогда, он заявил, что жестко ответит на любое нападение, которое повлечет гибель американцев (хотя не последовало никакой реакции на нападение исламистской группировки "Аш-Шабаб" в Кении, когда были убиты трое американцев). Это делает нас заложниками судьбы: требуется, чтобы кто-то принял решение о нападении на американскую базу или посольство, однако после пуска ракет (управляемых или неуправляемых) вопрос о том, попадет ли какой-либо американец под удар становится делом случая. Поэтому, если Трамп заранее все рассчитывал, то он должен был быть уверен, что либо другая сторона (или, в действительности, стороны) будет вынуждена отказаться от нападения, либо в том, что на базах так много свободного пространства, что удар вряд ли заденет кого-либо. Иранские ракетные удары действительно обошлись без жертв, но это никак не связано с действиями администрации Трампа.
Обобщим - таким образом, успех стратегии принуждения зависит от тех вариантов выбора, которые осуществляет противник. Делая столь смелый шаг, Трамп мог думать, что перехватил инициативу и контроль над ситуацией, но это не так. Иран мог выбрать уступку как вариант, наиболее соответствующий его интересам, но сделал другой выбор. Несмотря на огромное влияние Соединенных Штатов на ход событий, американское благополучие и перспективы переизбрания Трампа теперь находятся в иранских руках. Будущее США и Ирана взаимозависимо.
Теперь представляется вероятным, что иранцы будут удовлетворены ракетными ударами по двум американским базам, которые не нанесли большого ущерба и позволили Трампу воздержаться от продолжения этого цикла. Даже если Иран запустил ракеты глубокой ночью, стараясь свести к минимуму вероятность потерь, этому сопутствовал необычно высокий уровень везения. Даже балансирование на грани войны предусматривает определенную долю театральности. Мы называем государства и их лидеров "акторами" (actors) не только в качестве удобной фигуры речи, но и потому, что они должны выступать перед различными аудиториями и могут в неявной форме работать с противниками, чтобы произвести на тех желаемого впечатления.
Безусловно, это могут быть не последние ходы. Независимо от того, как все обернется, формальная причина убийства Солеймани не имеет никакого значения. Если атаки были "неминуемыми", то они готовы к осуществлению и без дальнейшего участия Солеймани. Предположение об их отмене требует от нас веры не только в то, что Иран удалось остановить, но и в то, что Тегеран полностью контролирует всех региональных акторов. Несмотря на политическую обоснованность требований демократов представить [законодательной власти] разведывательную информацию о неминуемости нападений, в действительности требования эти лишь отражают политическую распрю.
Аргумент, что убийства значительно снизят возможности Ирана и его "марионеточных сил" (proxies), также, вероятно, ошибочен. На этот счет тоже имеются исследования - Дженна Джордан (Jenna Jordan), Остин Лонг (Austin Long) и другие показали, что ликвидация лидеров не приводит к упадку состоявшихся организаций.
Я думаю, в данном случае мы имеет дело с примером того, что теоретики организаций грубо называют "моделью мусорного ведра". Это относится к случаям, когда проблема (в данном случае - нападение на посольство США в Багдаде) приводит не к разработке действенных решений, а скорее, подыскиванию знакомых рецептов (пусть даже от других болячек). Они находятся под рукой, удобны и не требуют переосмысления, даже если оно и необходимо.
Конечно, более общим обоснованием для удара служит сдерживание. Двинув Иран в нос, Соединенные Штаты показали, что больше не будут мириться с атаками и что Ирану (и другим) следует ожидать серьезных ответных действий на любые последующие авантюры. Это все еще может оказаться правдой, в чем я сомневаюсь. Во-первых, хотя руководство Ирана и могло быть застигнуто врасплох этим убийством, я думаю, что в Тегеране всегда осознавали возможность подобного. Иными словами, этот ход американцев не сможет основательно изменить иранскую оценку наиболее вероятных действий Соединенных Штатов в будущем. Во-вторых, даже если это повысило уровень восприятия вероятности жесткой силовой реакции (и даже если это результат, которого стремятся избежать), то вполне могут сработать уравновешивающие факторы, которые более чем компенсирующие эту угрозу. Иран может считать, что Соединенные Штаты в настоящее время настроены на смену режима, и что воздержание от провокаций не принесет пользы. Лидеры различных группировок в Иране или Ираке могут полагать, что если агрессивный американский ответ и нанесет ущерб их странам, то подъем общественной поддержки может послужить их интересам. Соответственно и в-третьих, будучи далеко не "устрашенными", лидеры местных группировок или террористы могут посчитать углубление конфликта между Ираном и США желанной возможностью.
Заявление Ирана о том, что он больше не связан ограничениями многостороннего ядерного соглашения (несмотря предусмотрительное неупоминание того, что именно он будет делать) поднимает вопрос - пришли ли иранские руководители к убеждению, что лишь ядерное оружие может защитить их? Таков был урок, ранее преподанный американскими нападениями на Ливию и Ирак, и подкрепленный фактом, что мы не нападали на высокопоставленных чиновников Северной Кореи и не пытались свергнуть этот режим.
С точки зрения эскалации ситуация напоминает ассиметричную игру "Ястребы и голуби" (Chicken). Слишком высокий уровень насилия является наихудшим итогом как для США, так и для Ирана, но, как Трамп не устает нам рассказывать, Ирану придется хуже, чем Штатам. Вашингтон, вероятно, получает некоторые от асимметрии преимущества для последующего торга, но они ограниченны. Обе стороны осознают необходимость избегания тотального насилия, что приводит к знакомому студентам так называемому "парадоксу стабильности-нестабильности" (stability-instability paradox), поскольку каждая сторона может свободно применять насилие на низком уровне, зная, что другая не хочет его эскалации. По-видимому, даже без прочтения соответствующей литературы обе стороны также знают, что дела могут выйти из-под контроля, и невозможно с полной уверенностью предсказать последствия дальнейших витков насилия.
Если Иран ответит кибероперацией, мы можем оказаться в беспрецедентной ситуации длительных и разрушительных киберкампаний и ответных мер. Многие из нас изучали динамику киберэскалации (и для наших исследований было бы полезно получить новый эмпирический материал), но даже без этого я бы поддержал общепринятую мысль, что существует множество путей, по которым такой конфликт мог бы развиваться в негативном ключе. Безусловно, в регионе уже проводилось множество киберопераций, но они могут стать еще более масштабными и интенсивными - с многочисленными возможностями для недопонимания и просчетов. У подвергшихся кибератаке часто возникают проблемы с оценкой действий другой стороны - но и предпринимающая атаку сторона может оказаться не в состоянии предсказать ее последствия. В долгосрочной перспективе такой конфликт может привести к возникновению ограничительных норм или даже формальных соглашений, но вряд ли стоит доходить до этой точки. (Отмечу, что открытая и даже секретная информация о возможностях Ирана ограниченна. Комментаторы твердят о моши Ирана, но, возможно, Тегерану пришлось прибегнуть к конвенциональным ударам по саудовским нефтеперерабатывающим предприятиям 14 сентября 2019 года именно по причине утери значительной части своих кибервозможностей).
Не менее важным, чем вопрос об эскалации, является воздействие убийства Солеймани на регион. Политическая сфера как в Ираке, так и в Иране характеризуется внутренней борьбой за власть, а различные фракции и их расчеты выходят за рамки моих знаний. Похоже, что протесты внутри Ирана, или, по крайней мере, в их антирежимном аспекте, сейчас закончились, вразрез с целями американской политики (какой бы ошибочной она ни была). Представляется также, что иракский национализм, который в последние месяцы все чаще был направлен против Ирана, обернулся против Соединенных Штатов. Хотя никто не может быть уверен в степени глубины и долгосрочности этих изменений, а иранский удар по объектам на иракской территории может вызвать возмущение, наиболее вероятным последствием убийства Солеймани будет значительное усиление влияния Ирана на Ирак.
Другим возможным последствием может стать второе дыхание, открывшееся у самопровозглашенного "Исламского государства" (ИГ). Увеличение влияния Ирана в Ираке (и Сирии), предположительно может привести к дальнейшему отчуждению суннитского населения. Кроме того, даже если сотрудничество между Соединенными Штатами и Ираном на поле боя прекратилось с уничтожением последних опорных пунктов ИГ, дальнейшие усилия требовали тесного - и ныне невозможного - взаимодействия между США и иракскими силами безопасности. Войска США в Сирии, по-видимому, теперь также должны уделять первостепенное внимание обеспечению собственной безопасности и не смогут сделать чего-то большего. В свой речи от 8 января Трамп отмечал, что уничтожение "Исламского государства" является предметом общего интереса Соединенных Штаты и Ирана, но не признал, что прогресс в сотрудничестве на данном направлении будет, по меньшей мере, затруднительным.
Еще один ироничный момент заключается в том, что Трамп и иранские лидеры хотят выхода Соединенных Штатов с Ближнего Востока. Это несколько затрудняет понимание смысла нападения на американскую базу, запустившего новый цикл насилия, а также подчеркивает, что возможным результатом реакции Трампа будет еще большее увязание (с гораздо меньшей местной поддержкой) Соединенных Штатов в регионе. Результат явно неутешительный тем высшим лицам в правительстве, кто считает, что мы сейчас находимся в "новой эре конкуренции великих держав" (относится ли к ним Трамп, сказать трудно). Они, несомненно, побудят Трампа извлечь из этого эпизода урок, что даже развертывание даже малых сил могут представлять опасность, и что, следуя своим инстинктам, он должен принять решение о выходе. На данный момент я сомневаюсь, знает ли он, что будет делать.
На ум приходят четыре последствия второго порядка. Во-первых, из-за обострения конфликта президенту-демократу через год (при условии, что будет избран демократ) будет намного сложнее добиться сближения с Тегераном. Вероятно, иранцы поверили бы, что Соединенные Штаты решили начать с чистого листа и что необходимо выстроить достаточно хорошие отношения для того, чтобы очередные изменения во внутренней политике США не поставили Иран под прицел, но, скорее всего, препятствия улучшению отношений будут только возрастать.
Во-вторых, что думает Ким Чен Ын? Видит ли он возможность возобновления ядерных испытаний или пробных пусков межконтинентальных ракет, потому что Соединенным Штатам сейчас не до этого? Или он считает, что Трамп слишком непредсказуем и опасен, чтобы с ним связываться? Либо думает, что лучше вести себя тихо, чтобы не привлечь внимание Трампа? Или, возможно, он настолько зациклен на собственной ситуации, что не обращает особого внимания на происходящее вовне.
В-третьих, премьер-министр Ирака Адиль Абдул-Махди заявил, что Солеймани собирался передать ему послание саудовским лидерам в рамках недавних усилий Ирана и Саудовской Аравии по установлению контактов друг с другом. Независимо от того, так это или нет, эта история, вероятно, получит широкое распространение, и многие также будут предполагать, что это не могло ускользнуть от внимания всевидящего разведывательного сообщества США. Тогда очевидное объяснение удара будет заключаться в том, что это была попытка США саботировать данные усилия, дабы поддержать политику "максимального давления" на Иран. Не имеет значения, что большинство американцев будут сомневаться в подобной искусности Соединенных Штатов, - важно лишь то, в чем убеждены региональные игроки.
В-четвертых, точно так же, как за ракетным кризисом на Кубе последовало потепление в американо-советских отношениях, Соединенные Штаты и Иран могли бы извлечь из нынешнего эпизода урок о столкновении с недопустимо высокими рисками, и что необходимо если не сближение, то, по крайней мере, неформальное понимание во избежание непоправимых последствий. В своем вчерашнем выступлении Трамп призвал к усилению санкций против Ирана, но также заявил, что две страны "должны работать вместе над… общими приоритетами".
Мировая политика редко следует по прямому пути.
Роберт Джервис родился в 1940 году, получил степень бакалавра в Оберлин-колледже (1962) и степень доктора философии в Калифорнийском университете в Беркли (1968). Преподавал и работал в Гарвардском университете, в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, занимал пост президента Американской ассоциации политических наук. С 1980 года - профессор международных отношений Колумбийского университета (Нью Йорк), член Института исследований войны и мира имени Арнольда А. Зальцмана в авторитетной Школе международных отношений и по связям с общественностью Колумбийского университета, член Американской ассоциации развития науки и Американской академии искусств и наук. Долгое время являлся консультантом и советником различных американских политических и силовых структур, включая ЦРУ, автор многочисленных книг.
