Прошло ровно 15 лет со дня трагедии с атомной подводной лодкой "Курск". Но для многих людей в истории с гибелью 118 подводников до сих пор не поставлена точка. О причинах аварии и противоречиях в официальной версии следствия "Росбалту" рассказал петербургский писатель-маринист, автор книг "72 метра" и "Расстрелять", капитан 2 ранга запаса Александр Покровский.
— Накануне годовщины трагедии "Левада-Центр" провел опрос и выяснил, что за 15 лет в два раза уменьшилось количество россиян, обвиняющих власть в гибели подводников. Если в 2000 году 72% респондентов считали, что для спасения "Курска" было сделано недостаточно, то сейчас таких только 35%. Как вы думаете, чем это обусловлено?
— Я считаю, что этот опрос в принципе был проведен некорректно. Они же не опрашивали тех же самых людей, что и 15 лет назад. Поменялось не отношение к тому, что произошло с "Курском", а поменялось поколение. Просто многие из тех, кто тогда по трое суток сидел перед телевизором, уже умерли. Конечно, нынешние опрошенные сейчас ничего не могли сказать, они же не следили каждый божий день за этой трагедией: какие есть версии, какие аргументы. Вопросы задавали не тем людям, поэтому в результатах нет ничего удивительного.
— Нет ли ощущения, что в России трагедии в принципе стараются поскорее забыть? Поэтому через 15 лет молодежь уже ничего о них не знает?
— Конечно, у нас память коротка. Если взять Хиросиму и Нагасаки, то японцы до сих пор скорбят, хотя люди меняются. И в этом заслуга того поколения, которое заставляет всех вспоминать о трагедии. Но у нас произошедшее с "Курском", если можно так сказать, всегда было не в почете. Да, в эту дату возлагают венки, но в принципе рассуждать об этом не любят. Потому что большие претензии были к начальству не только по поводу организации самой службы на "Курске" и всех этих учений, но и спасательной операции. И все это автоматически перекладывалось на руководство страны. А кому приятно иметь к этому отношение? Когда руководишь страной, то думаешь, что в принципе должны быть адмиралы, которые в этом деле понимают лучше всех. Но оказалось, что президенту приходится делать что-то и за адмиралов. Поэтому по поводу "Курска" никто не хочет скорбеть.
— Лично у вас какие были претензии к спасательной операции?
— В данном случае вообще отсутствовала организация спасения людей, она в тот момент, 15 лет назад, не существовала. Были лишь какие-то действия, которые никакой спасательной операцией назвать нельзя. В то время, когда все силы и средства надо было направить туда, оказалось, что у нас нет ни того, ни другого. Поэтому надо было просить зарубежных водолазов, которые залезли, открыли и выяснили, что живых нет. Учитывая, сколько времени уже прошло, никто этому не удивился. Сейчас, конечно, можно строить какие угодно догадки и рассуждать о том, что можно было сделать. Но ничего не было сделано. Почему – это вопрос к прокурору, он должен был этим заниматься. Но раз вопрос не был поставлен, значит, и виновных нет. Конечно, тогда огромное количество людей были возмущены реакцией властей на трагедию, в том числе и я. Президент прервал свой отпуск и вылетел на место только через пять дней, хотя, конечно, надо было это делать сразу. Но все это сослагательное наклонение. По прошествии 15 лет я понимаю, что на тот момент президент был не слишком опытен. Наверное, он не сидел и не загорал в тот момент, хотя тогда мне казалось, что именно это он и делает.
— Но для вас как подводника точка в расследовании катастрофы так и не поставлена?
— Для меня не поставлена точка в плане того, сколько жили люди и можно ли было их спасти. Мне кажется, что было можно. Но для этого нужно было изначально объявлять боевую тревогу по флоту, как только лодка не вышла на связь, и сразу начинать поиски. Не на следующий день, как было сделано, а сразу.
— Что касается причин катастрофы, вы согласны с официально озвученной версией?
— В те времена было столько вранья, что выстроить какую-то определенную версию произошедшего очень сложно. Но официальная — со взрывом торпеды — постепенно набирает очки по сравнению со всеми, потому что всплывают какие-то новые детали и подробности, ее подтверждающие. А все остальные версии, которые на тот момент казались вероятными, начиная с той, что мы сами себя потопили ракетой "земля-земля" или корабельной ракетой, постепенно бледнеют, потому что им не находится подтверждения. Получается, что причина взрыва – все-таки торпеда, возможно, неграмотное с ней обращение.
— Но, я так понимаю, что первопричиной трагедии могла послужить усталость экипажа, который недавно вернулся после дальнего похода, и снова был отправлен в море?
— Безусловно. Потому что у людей существуют биоритмы, которые либо помогают нести боевую службу, либо, наоборот, мешают, если происходит сбой. У подводников "автономки" (дальние походы. – прим. "Росбалта") длятся от 78 до 90 суток. Они долгое время существуют со сбитыми биоритмами. То есть нарушены сон, внимание, скорость, реакция, адекватность в восприятии ситуации. Что-то не замечаешь, что-то не видишь и в определенный момент это "что-то" превращается в трагедию. Нельзя такого допускать, но, к сожалению, это происходило сплошь и рядом. Начиная с 1975 года, когда я пришел на флот, и вплоть до 2000-х годов была такая практика: экипаж приходит с моря и вместо того, чтобы уйти на заслуженный отдых и заниматься передачей матчасти, отправляется опять в море, и опять в море, и снова в море. Этот экипаж "добивается".
На подлодке искусственный кислород, к которому вы привыкаете примерно с месяц, а потом приходите домой и начинаете от него отвыкать. Но ты не только переходишь с одного воздуха на другой, но и резко увеличиваешь количество движений. На лодке подводники почти не двигаются, проходят по 800 метров в день, а на суше начинают проходить по несколько километров. Так можно за неделю потерять до 10 килограмм. Человек от этого утомлен, ему нельзя не отдохнуть. Нельзя же космонавта опустить на землю, а потом снова отправить в космос. А почему подводникам так можно? Но на все эти медицинские составляющие подводной службы начальство в основном плюет. Так человек один раз сходит, десятый раз сходит, в сотый раз сходит, а на тысячный раз произойдет трагедия.
— Однако вы не согласны с официальной версией о том, что после взрыва торпеды подводники прожили всего 8 часов?
— Версия следствия о том, что через 6-8 часов там все погибли, недостаточно аргументирована. Найденную предсмертную записку писали впотьмах, а в подлодке на каждой палубе каждого отсека существует по два аварийных фонаря. В них стоят заряженные батареи, которая должны держать 48 часов. И если они писали впотьмах, значит, продержались дольше. Я вообще считаю, что в человеке заканчивается запас жизненных сил на третьи сутки. Через трое суток он начинает действовать – или пан, или пропал. Не через шесть часов. Это вообще плохая примета – сразу записку писать. Сначала надо попытаться спастись, определить, где ты находишься, что с тобой происходит. Люди начинают стучать. В то, что это были какие-то посторонние технические стуки, мне не верится. Они стучали трое суток. А записки пишутся уже потом, когда ты готовишься выйти на поверхность и не знаешь, выйдешь ты или не нет.
— Ранее вы довольно подробно описывали то, как были одеты погибшие подводники, состояние их тел и то, что произошло на подлодке, когда они потеряли надежду на спасение. Откуда такая подробная информация?
— Мне сказали следователи, что часть экипажа была одета в гидрокостюмы, но при этом они обгорели до пояса. Дальше осталось только выстроить логическую цепь. Значит, произошел серьезный пожар в кормовом отсеке, когда люди уже были в "резине" и готовились выходить на поверхность. Он случился из-за каких-то действий подводников, но их осуждать нельзя, потому что было темно. Они начали заполнять отсек водой, но, видимо, от повышения давления была раздавлена цистерна с турбинным маслом, топливо плавало по поверхности. Произошла химическая реакция, и все запылало.
— Изменилось ли что-либо на флоте после трагедии?
— Кого-то сняли, кого-то повысили, кого-то двинули в сторону, дали другую должность, а кто-то попал в Совет Федерации. Только такие перемены произошли. Но пока все, что касается собственно спасания подводников, находится в стадии "скоро будет". Развалить развалили, но ничего нового не создали. Очень давно заявили о создании судно-спасателя "Игорь Белоусов" с аппаратом для погружения на 450 метров. Возможно, он когда-нибудь и будет работать. Но пока процесс происходит очень медленно, как и все у нас на флоте. Что касается изменения в плане техники безопасности, то на бумаге можно все что угодно написать. Что она у нас самая безопасная. На поверку выходит не совсем так. То есть все, что в этой области делается, настолько незначительно, что говорить о какой-то революции не приходится. Гарантировать безопасность подводников в настоящее время я бы не решился.
— Как-то вы написали, что наш флот всегда либо развивается, либо гниет, пока кто-нибудь им снова не займется. На каком этапе мы сейчас?
— Все зависит от экономики. Если она не очень, то и флот будет не очень. Потому что флот – это очень дорогая игрушка, как и все оружие. Мы долго были на стадии гниения, наконец достигли дна и начали двигаться вверх. Дно было тогда, когда заканчивалась служба ракетных стратегических подводных лодок типа БДРМ. Решение об их модернизации было толчком наверх. Начали отталкиваться еще при Сердюкове, хотя его сейчас все критикуют. Но нельзя сказать, что он такой отвратительный и погубил весь флот. Губили и до него, начали в 1989 году. Флот начал умирать вместе с экономикой. Затем началась эпоха Шойгу, и мы стали медленно выбираться из этой ямы. Наконец-то три новых подлодки "Борей" были приняты в состав ВМФ, заложены еще три. Хотя бы что-то. Правда, пока еще рано говорить, насколько "Борей" является удачным проектом нашей промышленности, ведь лодки недавно приняты на вооружение, им надо несколько лет отходить.
— По-вашему, есть ли сейчас у государства четкая концепция того, каким должен быть российский флот?
— Концепция есть, но она все время меняется и подвергается сомнениям. Мы сначала хотим одно, потом — другое. То у нас Арктика, то Северный морской путь. Но "можем" и "хотим" – это две разные вещи. Под военно-морскую концепцию нужны специальные технические средства. Все упирается в ресурсы, в научно-технический потенциал, в кадры, в образование. Здесь мы, к сожалению, похвастаться ничем не можем. Мы разучились что-то делать руками, у нас нет своих комплектующих, мы их покупаем и уже отстали в этом деле на 10 лет. После чего все спохватились, но человечество уже ушло далеко. Поэтому мечты об импортозамещении во всех областях считаю шапкозакидательством. По-прежнему будем покупать, но через другие руки, через другие государства. Многие думают, что с нас скоро все санкции снимут и мы опять начнем развиваться, но я склонен к пессимистичным прогнозам – что у нас ничего не будет и нам ничего не дадут. Будьте любезны, изобретайте сами.
— Достаточны ли те суммы, которые тратятся на перевооружение, или, напротив, их стоило бы сократить?
— Дело даже не в суммах, а в том, что на них можно купить. Бывает, что купить нечего, поэтому гособоронзаказ не выполняется. А иногда выполняется так, что лучше и не надо. Пытаются продать старое или недоработанное. Деньги-то есть, государство готово их давать, но производство на эти деньги не успели наладить. А оно нам нужно как воздух, если мы собираемся проводить собственную политику. Но все производство давно свернули, и люди, которые его создавали, уже умерли. Этот разрыв будет преследовать Россию очень долго, не одно десятилетие. Пока же у нас вся экономика в виде трубы, и мы до сих пор рассчитываем, что продадим нефть и купим станки, а сами производить станки в общем-то не собираемся. Но пора понять, что не всегда деньги решают все.
Беседовала Софья Мохова
