Гендиректор «Ростеха» Сергей Чемезов одним из первых попал под санкции из-за украинского кризиса. Но уверяет, особых проблем это ему не создало. Для экономики новые условия могут стать шансом развить те секторы, которые до сих пор отставали. И в минусе, считает С.Чемезов, останутся те, кто ушел сейчас из России: вернуться на рынок им будет очень сложно. Планов у «Ростеха» громадье: с господдержкой корпорация готова разрабатывать программное обеспечение, производить медицинские препараты, построить ТЭЦ в Крыму, сжигать мусор и многое-многое другое. Скорее всего, как и все предыдущие, эти планы реализуются. Ведь, как можно судить со слов С.Чемезова, все идеи, которыми он в письмах делится с президентом Владимиром Путиным, находят поддержку.
– Идея о раскрытии доходов руководителями госкорпораций. Как вы к этому относитесь?
– Я давно подаю декларацию в налоговую инспекцию и в администрацию президента. Теперь ее еще стали публиковать на сайте. Другое дело, что в этой практике есть вопросы в плане безопасности. Когда мы опубликовали декларации в первый раз, одного из моих заместителей тут же ограбили, пострадала его жена.
– А как санкции изменили вашу жизнь и работу?
– «Ростех» под санкции не попал. Попали отдельные компании и лично я. Если говорить о бизнесе – ничего не изменилось: все наши партнеры приезжают, мы здесь с ними встречаемся. Что касается меня – перестал ездить отдыхать в Европу, в Америку и до этого ездил только по необходимости. Теперь с большим удовольствием езжу на Байкал.
– То есть в переговорах участвуете, отказа вести переговоры с вами не было?
– Не было. У нас очень много совместных предприятий (СП), где я являюсь председателем или членом совета директоров. Например, у «ВСМПО-Ависмы», где я возглавляю совет директоров, семь лет функционирует СП с Boeing, объемы сотрудничества существенные и продолжают увеличиваться. Никаких проблем не возникает и у нашего СП с Renault-Nissan – Alliance Rostec Auto B.V., там я член совета директоров, мы с [президентом Renault-Nissan] г-ном Гоном ежегодно чередуемся в роли председателя совета директоров. В «Камазе» я тоже председатель совета директоров – там стратегическим партнером выступает немецкий Daimler, с ним продолжается плодотворное сотрудничество. Это отношения, которые выстраивались годами, и нашим зарубежным партнерам невыгодно терять позиции на российском рынке и рушить хорошо выстроенный бизнес.
– Были планы создать партнерства с Bombardier, Alcatel, Alstom Grid и др. В какие-то проекты пришлось вносить коррективы?
– Есть ряд проектов, которые не были реализованы. Были только подписаны протоколы о намерениях, но дальше работа не пошла. Но это скорее не по причине санкций – просто не договорились по деньгам или условиям. Те СП, по которым были подписаны обязывающие документы, успешно функционируют.
– А из тех, которые не были созданы, на каких вы готовы поставить крест?
– Мы остановили переговоры с Bombardier, с которым хотели совместно производить самолеты в России. Но остановили не по политическим мотивам. Просто комплектующие (а мы их завозим из-за рубежа) слишком дороги сейчас из-за курса рубля – и машины будут неконкурентоспособны по цене по сравнению с российскими самолетами. Несмотря на то что подобного класса современных самолетов у нас нет, мы остановили переговоры. Хотя это не означает, что тема с производством подобных воздушных судов исчерпана.
– А с австрийской Daimond как работает СП?
– Оно полноценно работает, уже выпускает двух- и четырехместные суда. Спрос хороший. Покупают частные лица, а также госструктуры для обучения пилотов, в частности Минтранс.
– Когда «Ростех» создавался, ожидалось, что вы будете оздоравливать убыточные компании и впоследствии проводить их IPO. Ни одного так и не состоялось. Почему?
– В 2009 г., когда мы получили большинство предприятий, убыток корпорации был 60 млрд руб., теперь прибыль – 40 млрд руб. Выручка также выросла в 2 раза: была 510 млрд руб., стала – 1,04 трлн руб. Так что проделана большая работа – все наши холдинги сейчас достаточно успешны, хотя несколько лет назад многие из них находились в очень плачевном состоянии. Мы давно могли бы провести IPO «Вертолетов России». В 2011 г. у нас было уже все подготовлено, но потом начался спад экономики, и по понятным причинам мы остановились с размещением. Сейчас нет смысла проводить IPO, выгоднее найти стратегического инвестора и продать ему часть актива. Мы давно в переговорах с итальянской AgustaWestland (входит в холдинг Finmeccanica. – «Ведомости»), у нас с ними успешно работает СП. А если бы мы объединились, то стали бы крупнейшим производителем вертолетов в мире. Но пока переговоры не завершены и преждевременно говорить о синергии.
– Какой пакет «Вертолетов России» вы готовы ей продать?
– Мы создали СП в России и производим вертолеты здесь. Мы предлагали обменяться пакетами акций по 25%. Но сейчас у них ситуация непростая, поэтому о четких параметрах сделки говорить пока не приходится.
– Какие еще компании могут быть стратегическим партнером для «Вертолетов России»?
– Европейские компании – Eurocopter, например, и аналогичные ему производители. Может быть интересным сотрудничество с фондами: мы начинали вести переговоры с арабскими фондами, но они взяли паузу, когда появились санкции.
– Вот! Все-таки санкции сказываются!
– Конечно, сказываются – мы могли бы развиваться более быстрыми темпами. Но мы не остановились, а притормозили. Зато получили возможность создать все свое – это ключевое преимущество!
– «Все свое» – это утопия.
– А что делать? Мы работаем в ситуации, которая возникла не по нашей вине. Зато мы активно создаем что-то свое, и уже есть много примеров, когда мы делаем это по крайней мере не хуже, и стараемся делать даже лучше. И потом, компаниям, которые сейчас уходят с нашего рынка, попасть обратно, конечно, будет невозможно. Также не забывайте, что вопрос производства внутри страны – вопрос того, где остается добавленная стоимость. Это как раз ключевой фактор в условиях диверсификации экономики.
– В целом корпорации пришлось корректировать стратегию развития из-за санкций?
– Конечно. Мы вынуждены были прекратить все контакты с партнерами на Украине. Они сами это сделали: было выпущено распоряжение украинского правительства, запрещающее военно-техническое сотрудничество с Россией, что повлекло фактически ликвидацию оборонной промышленности на Украине, поскольку в рамках сотрудничества поставки осуществлялись в том числе и с российских предприятий. Нам это не создало больших проблем – мы восстановили у себя производство оборудования и комплектующих, которое там приобреталось.
– В том числе двигатели для вертолетов?
– Мы создали свой двигатель – более современный ВК-2500, который уже начинаем производить. И к концу 2017 г. запустим на полную мощность наше предприятие в Санкт-Петербурге. Там будут производиться двигатели ВК-2500 для вертолетов «Ми» и «Ка», а также новые, более мощные двигатели ТВ7-117В для новейших вертолетов Ми-38. С точки зрения объемов уже в 2015 г. мы произведем 50 двигателей, в 2016 г. выйдем на цифру 150, а в 2017 г. – не менее 350 двигателей, обеспечивая тем самым полную потребность в двигателях нашей вертолетной техники.
– Не планируете подать иски к украинским партнерам, прекратившим поставки комплектующих?
– Там уже некому претензии предъявлять – предприятий не существует. Почти все развалилось, люди разбежались. А существующая украинская власть не способна к таким цивилизованным формам спора, как суд. Поэтому остается принять и простить.
– Сложности с приобретением импортного оборудования появились во многих отраслях, где работает «Ростех»: электроника, фармацевтика...
– Есть проблемы. Поэтому сейчас мы переориентируемся на покупку комплектующих в Юго-Восточной Азии – прежде всего это касается электронной промышленности.
– Это привело к увеличению затрат?
– Нет, там даже дешевле. Кстати, и американские компании, и европейские закупают комплектующие для своей электронной промышленности в Китае, Корее, Малайзии. Единственная проблема – курс доллара. Из-за него цена выросла. Но мы понимаем, что делать все на 100% внутри страны невозможно, и ни одна страна этого не делает – это будет невыгодно. Самим нужно производить то, что критично для промышленности и национальной безопасности.
– Увеличится ли инвестпрограмма «Ростеха», чтобы удовлетворить потребности в импортозамещении?
– Инвестпрограмма каждый год увеличивается – мы проводим модернизацию, перед большинством предприятий стоит задача по увеличению объемов производства, нужно расширяться, покупать новое современное оборудование, обеспечивать качество.
– Источники финансирования – это средства бюджета?
– В первую очередь это собственные средства предприятий, а также федеральных целевых программ (ФЦП), когда деньги предоставляются на условиях софинансирования: тратится какая-то часть собственных средств, остальное предоставляет государство. Например, на рубль государственных вложений – рубль собственных средств.
– Доля собственных средств в связи с санкциями, кризисом уменьшится? Поступления от предприятий сокращаются?
– Поступления не снижаются. Экспортные контракты только увеличиваются, гособоронзаказ не уменьшился – объем даже стал чуть больше. Поэтому и выручка у нас растет с каждым годом. В целом у нас сохраняются плодотворные деловые отношения и с Америкой, и с Европой, и с Азией. С General Electric, например, мы после введения санкций открыли СП.
– Правда ли, что осенью прошлого года расчеты по контрактам «Рособоронэкспорта» почти встали из-за санкций?
– Неправда. Отдельные случаи были, но в основном все страны, заказывающие продукцию, с нами рассчитались. Другое дело, что сейчас мы рассматриваем возможности оплаты не только в долларах или евро, но и в национальной валюте – юанях, рупиях.
– На какой стадии переговоры о переходе на оплату в национальной валюте?
– По ряду контрактов переговоры почти завершены. Наши банки есть и в Китае, и в Индии, поэтому всегда можно конвертировать в рубли. По некоторым проектам уже подписаны контракты в национальной валюте: цены все равно фиксируются в долларах или евро, просто оплата потом рассчитывается по курсу на дату расчета.
– В этом году из-за кризиса есть проблемы с заключением контрактов по гособоронзаказу?
– Напротив, в этом году мы заключили даже больше контрактов, чем в прошлом. На сегодняшний день уже заключено около 70% всех контрактов, а до конца мая заключим около 90% годового контрактного объема.
– В итоге вы решитесь выкупить долю консорциума в «Камазе»?
– Пока нет. У нас есть сейчас более приоритетные задачи и проекты, куда необходимо направить ресурсы.
– Это означает, что вы выходите из переговоров и они могут продавать кому угодно?
– Да. Они сейчас ведут переговоры.
– С кем?
– С китайскими партнерами, с немецкими. Насколько мне известно, с немцами не договорились о цене: консорциум хочет дорого, немецкие партнеры – дешево. А мы на данный момент все-таки решили не выкупать.
– Правда ли, что готовится новое акционерное соглашение между крупнейшими акционерами «Камаза»?
– Оно постоянно меняется из-за технических моментов, но серьезных поправок в нем не было. Единственное, что мы изменили, – сняли ограничения по контролю: раньше никто из нас не имел права на контрольный пакет, а мы собирались выкупать долю наших партнеров. Теперь это непринципиально.
– Выходить совсем из «Камаза» не планируете?
– Нет, не собираемся. Дело в том, что это стратегический для государства актив – самый крупный производитель грузовых автомобилей. Также там есть и военное производство. Поэтому для государства немаловажно, кто будет владеть этим предприятием.
– Как вы оцениваете эффективность мер, которые принимает руководство «Камаза» для борьбы с кризисом?
– Я считаю, что (генеральный директор «Камаза») Сергей Когогин принимает эффективные меры в текущей непростой ситуации. Я знаю его очень хорошо, он пришел на предприятие, когда оно фактически было банкротом. Сегодня это одно из самых успешных предприятий в стране. Когогин принял важные решения по сокращению издержек, повысил эффективность. Нам пришлось сократить численность работников на «Камазе», но сейчас мы достигли оптимального количества: мы сохранили опытных специалистов. Дело в том, что мы очень хотели удержать профессионалов – город небольшой и, если люди увольняются, уезжают из города, вернуть их туда потом сложно.
– Весной прошлого года вы предлагали ликвидировать Alliance Rostec Auto B.V. и перейти на прямое управление «АвтоВАЗом». Этого до сих пор не произошло...
– До 2017 г. у нас с партнерами действует акционерное соглашение, и Renault-Nissan, которая имеет контрольный пакет акций, настаивает на том, чтобы оставить СП в Голландии. Но это не операционная компания, поэтому значительных проблем для России мы в этом не видим.
– В «АвтоВАЗе» не планируете снижать долю?
– Не планируем, да и государство этого нам не позволит – необходимо присутствие хотя бы на уровне блокпакета. Рынок, конечно, упал в объемах, но предприятие успешно работает: доля «АвтоВАЗа» на рынке легковых автомобилей выросла до 20%. Когда мы назначали [Бу] Андерссона президентом «АвтоВАЗа», ему поставили задачу – достичь доли в 20% рынка. Недавно был совет директоров, на котором он с гордостью сообщил, что он эту черту преодолел.
– Правду говорят, что это вы пригласили г-на Андерссона на пост президента «АвтоВАЗа»?
– Нет, его пригласил [президент Renault-Nissan] Гон. Я лично с ним не был знаком, знал его только заочно по его работе на ГАЗе. Когда Гон предложил его кандидатуру, я был председателем совета директоров и поэтому вносил его кандидатуру. Все согласились и не пожалели – работает он хорошо.
– Действительно ли «Ростех» будет строить ТЭЦ в Крыму?
– «Дочка» «Ростеха» участвовала в конкурсе. Окончательного решения еще нет, но думаю, что все-таки выиграем.
– Для того чтобы построить ТЭЦ, «Ростех» получит 25 млрд руб. в капитал, чтобы потом передать «дочке»? Или механизм будет другой?
– Я пока этого не знаю. Может быть, напрямую.
– Для «Ростеха» каким образом будет удобнее?
– Для нас это непринципиально, это наша 100%-ная «дочка». Если государство вносит средства напрямую, то взамен получает пакет акций. Таков механизм выделения денег по ФЦП. До прошлого года действовала именно такая схема: деньги поступали напрямую предприятиям, а взамен государство получало пакеты акций этих предприятий. Потом эти пакеты акций государство вносило в капитал «Ростеха». Сейчас мы договорились о прямой схеме: деньги приходят к нам, а мы переводим их предприятиям. Хотя по старым ФЦП еще действует прошлая схема.
– Если ваша структура будет строить станции, она же будет ими владеть и, соответственно, вам придется заниматься электроэнергетикой?
– Как вариант, «Ростех» может передать их государству, как мы уже сделали с высокотехнологическими медицинскими центрами. Они были построены на деньги, которые мы получили в виде имущественного взноса, после чего были переданы государству. По поводу крымских ТЭЦ механизм пока не обсуждался. Полагаю, что какое-то время мы будем управлять и выводить их на проектную мощность. Вероятно, кроме бюджетных 25 млрд руб. на станции потребуются дополнительно кредитные деньги, а их необходимо будет отдавать. А это возможно только за счет эксплуатации.
– А потом сможете их продать?
– Не продать – передать. Они же за государственные деньги будут строиться.
– Как будет финансироваться СП «Ростеха» и «Россетей»?
– Это будет оператор, который организует торги среди всех производителей. Почему мы в этом проекте участвуем? Потому что мы хотим, чтобы оборудование для наших энергокомпаний делали отечественные производители. Мы хотели бы загрузить и наши предприятия, которые в состоянии производить необходимые изделия.
– По сути, это будет посредник, который будет распределять заказы...
– Организовывать торги. Здесь будем участвовать и мы, и «Россети». На этом этапе никто не зарабатывает. Зарабатывают только те, кто получает заказы.
– Тот, кто организовывает торги, тоже должен на что-то существовать...
– Стандартная комиссия за организацию торгов – 0,01%.
– Зачем тогда он вообще нужен? В чем коммерческий смысл?
– Здесь нет коммерческого смысла. Смысл – размещать заказы на отечественных предприятиях. До недавнего времени 90% необходимого энергетикам оборудования закупалось за рубежом, при этом речь не идет об очень сложных технологиях. Мы говорим: «Зачем, если есть у нас?» Например, если мы делаем ракеты, то почему мы не можем сделать элементарную деталь? Главное, чтобы продукция была конкурентна по качеству и цене.
– «Ростех» собирался до конца года купить у «Металлоинвеста» долю в проекте по разработке гигантского Удоканского месторождения меди. Тоже пришлось отказаться от проекта?
– Не в этом дело. Там до сих пор не решен вопрос с кредитом и инфраструктурой: железной дорогой и энергетикой. Эти вопросы должно взять на себя государство, а не инвестор. Мы же продолжаем работу: провели геологические исследования, пробные плавки – по качеству все в порядке. Сейчас решаем вопрос с инфраструктурой.
– Когда должна быть закрыта сделка?
– Сроков пока нет. В начале мы рассчитывали на ВЭБ, но у них есть проблемы с наличностью. На данном этапе мы рассматриваем инвесторов среди иностранцев: проводили переговоры с арабскими и китайскими фондами. Но пока конкретных решений не принято.
– А китайская Hopu, которая собиралась приобрести 10% тоже до конца года?
– Пока обсуждаем. Ни к какому решению на данный момент не пришли.
– Жаль. Масштабный проект.
– Согласен, проект хороший. Наша дочерняя структура «РТ – глобальные ресурсы» осуществляет реализацию проекта комплексного освоения Сугодинско-Огоджинского угольного месторождения в Амурской области. Добычу угля планируется осуществлять открытым способом с переработкой на обогатительной фабрике. В зависимости от экономической целесообразности и интересов участников проекта на борту карьера можно построить ТЭЦ или создать углехимическое производство. Также рассматривается возможность строительства медеплавильного комбината, который мог бы брать сырье на Удокане и на Эрдэнэте (месторождение меди в Монголии, которое разрабатывает структура «Ростеха». – «Ведомости»), так как на самом Удокане металлургическое производство строить нельзя – слишком дорого. Задача проектной команды – максимизировать степень передела и оптимизировать проектную загрузку. Мы ведем переговоры с китайскими партнерами, которые готовы совместно инвестировать в разработку ТЭО. Проект, по сути, является гринфилдом и требует комплексного подхода с привлечением мер господдержки. Без помощи и пристального внимания государства реализация проектов таких масштабов не представляется возможной. Учитывая значительный бюджетный и социальный эффект проекта для региона и страны, поддержка государства представляется крайне целесообразной.
– Вы говорили, что до конца года увеличите долю в «Мегафоне» до 5%. Уже что-то куплено?
– Нет, пока еще нет. Когда мы вели переговоры, ситуация на рынке была другая: кредитные средства были дешевле и доступнее. Но идея эта у нас остается, мы от нее не отказываемся, просто немного отодвинулись в сроках.
– План был купить у структур Алишера Усманова?
– Да.
– Вы сейчас активно участвуете в проекте импортозамещения программного обеспечения. Идея родилась в недрах «Ростеха»?
– Не совсем. Она родилась в недрах Минсвязи, мы ее поддержали – такой фонд нужен. Платить 10% от реализации лицензий на иностранный софт в такой фонд – правильно. Купил зарубежный софт – 10% продавец должен перечислить в фонд. А из этого фонда можно финансировать создание новых российских разработок. В нашей стране – масса очень талантливых команд разработчиков, которым нужно создавать стимулы на нашем большом, но крайне тяжелом рынке. Им на этапе становления невозможно конкурировать с транснациональными корпорациями. Но это не значит, что в среднесрочной, не говоря уже о долгосрочной перспективе, они этого не смогут.
– Это увеличит цену для конечного потребителя...
– Государство должно где-то взять деньги на развитие отрасли. Почему не фонд? Какая разница?
– Большая!
– Если не сделать такую структуру, государство будет изыскивать средства – либо сокращать социальные программы, либо повышать налоги. А так либо потребитель заплатит на 10% дороже, либо продавец заработает на 10% меньше.
– Я не видела еще ни одного продавца, который бы был готов поменьше заработать.
– Возможно, нужно распределить 50 на 50%. Сейчас 95% программного обеспечения – импорт. Это болезненная тема. Нам надо создавать свое. А создавать на какие средства? В бюджете денег нет. Должен быть коммерческий источник финансирования.
– Какие подразделения «Ростеха» будут участвовать в этой программе?
– У нас есть «РТ-информ» и Национальный центр информатизации (НЦИ). Они теоретически могут этим заниматься. Программа будет распространяться на критические технологии. Но, конечно, этот фонд создается в первую очередь для поддержки всех российских разработчиков.
– То есть они смогут приходить со своими проектами, говорить: «Товарищи, мы можем разработать суперпрограмму»...
– Да, и если проект стоящий, то ответ будет «Вот средства – делайте».
– Кто будет отбирать эти проекты?
– Фонд государственный. Сделают научно-технический совет, куда войдут самые лучшие специалисты в этой области.
– Собирается ли «Ростех» заключать соглашения с зарубежными вендорами о локализации телекомоборудования?
– Конечно! Но пока мы ведем переговоры и не хотелось бы раньше времени озвучивать, с кем и когда будем заключать, но то, что это произойдет, – не сомневайтесь.
– Какие задачи будет решать объединенная компания с «Ростелекомом» кроме создания электронного правительства?
– Создание сервисов для населения. Первоначальная цель создания НЦИ – реализация проектов корпорации по информатизации сектора госуслуг и разработке и внедрению электронных услуг для органов госвласти. НЦИ предлагает информационные решения для госсектора и частного бизнеса, включая органы государственной власти всех уровней, ведомства и предприятия с госучастием, предприятия ТЭКа, медицинские учреждения, банки и страховые компании, производителей и поставщиков товаров народного потребления, розничные сети продаж, промышленные предприятия, компании транспортно-логистического сектора, операторов связи и т. д. Успешно ведется совместный проект с Минздравом в рамках поддержки и развития единой государственной информационной системы здравоохранения (ЕГИСЗ). Помимо этого мы участвуем во введении системы электронных паспортов. Эта работа будет вестись в соответствии с соглашением о сотрудничестве с ФМС России, подписанным в феврале 2014 г. Выпуск новых паспортов планируется начать с 2016 г. Необходимо создать не только удобный в обращении, но и защищенный от подделок документ. Корпорация намерена использовать для этого все современные наработки в области IT, обеспечения безопасности и шифрования.
– Сейчас «Ростех» ведет переговоры о покупке предприятий «Роснано»?
– С «Роснано» мы провели переговоры и выбрали ряд компаний, которые могли бы быть интересными, но опять уперлись в финансирование. Государство средства выделять не планирует, необходимы кредитные деньги, а сегодняшние условия не позволяют эти деньги вернуть в обозримом будущем. Поэтому пока мы взяли паузу. При старых процентных ставках это все можно было бы окупать, сейчас – нет.
– Вы уже выбрали партнера для создания российской системы бронирования авиабилетов? Среди возможных партнеров называлась Turkish Airlines...
– С ними действительно велись переговоры, но до реализации проекта не дошли. Проект будет реализовывать «Росэлектроника». При этом мы продолжаем переговоры по вхождению в проект с международными компаниями, которые имеют свои системы бронирования. Есть конкретные варианты, но вопрос упирается в финансирование, нужен стратегический инвестор, который возьмет на себя часть затрат.
– Администрация Иркутской области сообщала, что вы вместе с «Роснефтью» будете реконструировать аэропорт Иркутска. Как вы там оказались?
– Мы взяли на себя обязательство собрать пул инвесторов, чем и занимаемся. Мы можем вложить часть своих средств, часть будем привлекать от инвесторов. Это различные фонды, в том числе арабские, китайские, корейские.
– Почему это вам интересно – авиаперевозки сокращаются, в Иркутске нет режима открытого неба, а значит, небольшие перспективы по трафику...
– Почему нет транзита? Иркутск расположен на маршруте из Азии в Америку через Северный полюс, иметь там хаб – очень перспективная история. Над режимом открытого неба мы работаем. В общем-то с Минтрансом мы об этом говорили: возражений пока не видим.
– Не так давно вы рассказали о Национальной иммунобиологической компании (НИК). Что это за идея?
– Совместно с Минздравом мы провели анализ ситуации и пришли к неутешительному выводу, что весь фармацевтический рынок находится под влиянием дистрибуторов, которые продвигают иностранную продукцию. Большинство так называемых «производителей» в лучшем случае – если говорить о вакцинах – закупают субстанции за рубежом и здесь делают вакцину, в худшем – просто разливают вакцину, а называют себя производителями и маркируют продукцию как российскую. Поэтому российская фармацевтика плохо развивается. Все это создает опасную для государства ситуацию: если все жизненно важные лекарства закупаются за рубежом, а своего ничего не производится, то может наступить момент, когда кто-то захочет и сможет это использовать в своих интересах и навредить российским. Поэтому мы совместно с (министром здравоохранения) Вероникой Скворцовой обратились к президенту с предложением создать фармацевтический холдинг и объединить в него профильные предприятия, которые существовали, но за счет совокупности факторов (износ основных фондов, старые технологии, отсутствие ресурсов для развития) порознь не могли составить сколько-нибудь значимую конкуренцию мировым поставщикам, в том числе и по части жизненно важных препаратов. Объединенная структура НИК станет центром компетенции в области организации полного цикла производств лекарственных препаратов на территории Российской Федерации: препаратов крови, вакцин, противотуберкулезных препаратов и т. д. – и сможет обеспечить реализацию программы импортозамещения.
Сегодняшний фармрынок в России мы оцениваем примерно в 1 трлн руб. Государство тратит на госзакупки лекарств чуть более 300 млрд руб. ежегодно и нацелено на то, чтобы отдавать приоритет продукции российского производства. Если смотреть на цифры, закупки препаратов, которые будут производиться в рамках холдинга, составляют около 80 млрд руб. – это 25% рынка госзакупок и 8% всего российского рынка лекарств. Планируемая выручка холдинга на 2020 г. составляет около 50 млрд руб. Поэтому если кто-то переживает, что «Ростех» придет, монополизирует рынок и заставит всех лечиться отечественными таблетками, то это совершенно не так, даже в целевых сегментах рынок не станет монополистом.
– Сколько для этого проекта потребуется средств из бюджета?
– Для модернизации производства и проведения трансфера ряда недостающих технологий нужно примерно 20 млрд руб. Финансирование может быть не только от государства, в основном даже будут использоваться собственные средства холдинга и средства инвесторов. Они охотно соглашаются участвовать с нами в фармацевтических проектах – видят господдержку, надежность, стабильность и не боятся вкладывать.
Указами президента «Ростеху» уже были переданы крупнейшее предприятие по производству вакцин «Микроген» и доля в «Синтезе» в Кургане. Также нам принадлежит доля в новом предприятии «Форт», специализирующемся на производстве вакцины для профилактики гриппа. В этом году предприятие выйдет на 100%-ную мощность. Также холдинг будет развивать производство изделий для ортопедии. В контур холдинга входит предприятие МПО «Металлист», которое производит протезы и ортопедические имплантаты. Сегодня у нас очень плохая ситуация с протезами и комплектующими к ним. В России их производится крайне мало, в основном мы все закупаем за рубежом. Например, титановые шурупы, и это несмотря на то, что титан для их производства наш. Себестоимость этих шурупов невысока, а стоят они у нас сумасшедшие деньги. На своем примере могу сказать: я сломал руку, и мы объездили пол-Москвы, пока эти шурупы искали.
– Предыдущее распоряжение правительства определило НИК единственным поставщиком препаратов и медизделий для нужд ФСИН. Принесло ли это распоряжение реальные результаты?
– Да, более чем. Доля отечественных препаратов в поставках увеличилась с 25% в 2013 г. до 85% в 2014 г. Эти поставки стали стартом для программы производственной кооперации, в этом году мы ставим себе цель – достичь доли в 99,5%, из которых 55% будут обеспечены за счет продукции, произведенной на предприятиях «Ростеха».
– Что будете просить? Ввести пошлины?
– Мы будем ставить условие, что, если речь идет о государственных закупках за бюджетные средства, закупки должны осуществляться у производителей, имеющих полный цикл производства на территории России. Речь идет о безопасности людей, основная задача государства – это обеспечить. А мы, с одной стороны, представители государства, с другой стороны – производители.
– Когда будет новая модель YotaPhone?
– Да мы только запустились со вторым!
– iPhone каждый год выходит.
– Мы тоже! В позапрошлом был первый, в прошлом году – второй. Теперь – белый. В конце года выпускаем бюджетную версию. А в феврале 2016 г., если успеем, представим третий YotaPhone. Я его уже видел – он получился еще лучше и современнее.
– А планшет когда будет?
– Работаем над планшетом. Я его уже видел. Еще сейчас сделали девайс – интересная штука такая: кладешь на нее телефон, и он заряжается.
– Основной рынок YotaPhone – за рубежом?
– Мы не стали бы формулировать вопрос таким образом. Разумеется, для Yota Devices, как и для любой глобальной компании, очень важны рынки разных стран. Yota Devices успешно продолжает глобальную экспансию и в конце мая начинает продажи на самом масштабном рынке в мире – Китае, за который борются все крупнейшие производители смартфонов. Это важный и ответственный шаг для компании. Контракты с китайскими партнерами позволяют с уверенностью говорить о высоком потенциале продукта в регионе и желании китайской стороны развивать сотрудничество с Россией в сфере потребительской электроники.
– Видимо, они уверены, что АНБ не может их слушать.
– В первую очередь все зависит от оператора – где находится сервер. И от телефона. Все зависит от программного обеспечения: как напишешь, так и будет. Мы сейчас разработали и сертифицировали защищенную связь, которая позволит иметь защищенный сервис.
– Даже ФСБ не сможет доступ получить?
– ФСБ будет иметь доступ. Мы не имеем права по-другому продавать на рынок телефоны, иначе его смогут использовать террористы, преступники. Главное же – чтобы не слушали конкуренты. Это больше беспокоит покупателей, а не ФСБ. Например, когда YotaPhone выходил на американский рынок, АНБ попросила раскрыть исходный код. И у нас то же самое. Раньше этого не делали, а сейчас наконец ввели закон, как все цивилизованные страны.
– Как продвигается проект «Ростеха» по переработке мусора?
– У нас есть оборудование, которое сортирует мусор на металл, стекло и бумагу. Проблема в технологиях уничтожения: у нас утилизация заключается в основном в том, что мы все закапываем в землю: из 20 самых развитых стран в этом плане мы находимся на последнем месте. Особенно эта проблема остро стоит вокруг Москвы и других больших городов. Полигонов для свалок больше нет, запрещено создавать новые полигоны, и мусоросборщики вынуждены вывозить мусор в соседние области. Но это далеко и долго, поэтому, как правило, все нелегально сбрасывается в ближайший лес. Через год-два наша область рискует превратиться в свалку.
Вместе с губернатором Московской области Андреем Воробьевым мы написали письмо президенту о том, что проанализировали все технологии, которые в мире существуют, и пришли к выводу, что самая лучшая – японская, компании Hitachi. Они сжигают все, что остается после сортировки, но при этом нет никаких выхлопов. Стоят фильтры, даже труб нет, и выходит воздух чище, чем на улице. Золу смешивают с асфальтом и делают дорожное покрытие. Мы провели переговоры – они готовы создать с нами совместное предприятие по строительству заводов здесь. Только вокруг Москвы нужно построить 15 заводов. Это немалые деньги. Но это может быть коммерческим проектом, если тариф на электроэнергию и тепло, которое вырабатывается в результате, будет дотироваться. В Европе это называется «зеленый» тариф. Да, это небольшое увеличение тарифов для потребителей, но другого варианта нет. Мы об этом написали, президент поручил [премьеру Дмитрию] Медведеву проработать такую возможность, и, как только такой тариф будет, мы готовы начать работать.
– Из того, что вы говорите, получается, что промышленность заняла такую оборонительную позицию из-за санкций, из-за украинского кризиса, но долго ли в ней можно существовать более или менее комфортно?
– А какой еще выход может быть?
– Договариваться.
– Мы готовы, только с нами не хотят разговаривать. Нас обвиняют, что мы с кем-то воюем, но вы посмотрите – там воевать фактически не за что. В стране уже нет промышленности, нет сельского хозяйства, металлургия, которая была в Донецке, Харькове, встала, уголь не добывается, шахтеры бастуют. Нужны колоссальные средства для восстановления экономики, и невозможно возродить страну за счет Европы, Америки. А сколько средств сейчас украинское правительство тратит на военные действия? Огромные. При этом в стране напряженнейшая социальная ситуация – люди не получают зарплаты, пенсии. Государство воюет со своим народом. И надо ли удивляться, что люди приходят к нам? Поток беженцев с Украины огромный.
Нас обвиняют, а сформулировать реальную позицию не умеют. Мы не претендуем ни на Донецк, ни на Луганск. Повторюсь, чтобы возродить эти области, туда нужно вложить колоссальные средства. Вот Крым – да, исторически российский регион, и мы его вернули.
Что касается позиции других стран – издалека всегда легче наблюдать, из Америки например, и поддерживать военные действия. А Европа ищет пути, но не может не ориентироваться на США.
– Недавно вы объявили об оптимизации управленческого персонала почти вдвое. С чем связано такое решение? Кризис?
– Кризис здесь совершенно ни при чем. Мы давно шли к этому этапу. Опыт мировых компаний показывает, что необходимое для качественного управления количество сотрудников составляет 5–10% от общей численности холдинга, в «Ростехе» сегодня это 18%.
В течение шести лет мы собирали активы, выстраивали холдинговые компании, занимались оздоровлением предприятий. В процессе консолидации наша система управления была очень централизованна и требовала участия центрального аппарата в принятии большого количества разных решений. Это было нужно, чтобы наладить систему управления неоднородными организациями. Сейчас, когда этот этап завершен, часть полномочий отошла к органам управления холдингами, а мы переходим на следующий, где необходимо повышать эффективность работы управленческой структуры, делать ее более компактной, легко управляемой. За счет этого мы ускоряем процесс принятия решений и доведения их до исполнителя. Оптимизация предполагает не только оптимизацию руководителей, но и укрупнение функций, исключение дублирования и перераспределение компетенций, вывод функций на аутсорс.
При этом у нас появляется возможность выйти на уровень рыночных зарплат и привлекать к сотрудничеству тех специалистов, которые требуются корпорации, в том числе и из крупных комм
