Мы все чаще в своем лексиконе используем слово «война». Разнообразие войн поражает. Появились вооружения, которые никак не связаны с традиционными видами оружия и могут использоваться скрытно, в том числе без обнаружения реальной стороны, стоящей за применением этого вооружения. Наиболее известный пример такого типа оружия – это кибервооружение. На подходе – психофизиологическое и поведенческое вооружения и т.п. Грозным оружием являются экономические и технологические санкции.
Самой воюющей страной сейчас являются США. Доктрина глобального доминирования, разработанная американской правящей элитой, должна была реализовываться через сетецентрические войны. Культурно-информационное господство должно было быть обеспечено инструментарием «мягкой силы». Геополитическое превосходство должно было обеспечиваться методом «управляемого хаоса». А для жесткого политического противоборства и наказания непокорных предусматривались цветные революции.
Несмотря на беспрецедентное насыщение информационными технологиями вооруженных сил США и союзников, реальные итоги их военных кампаний последнего времени были плачевны. Об этом говорят иракская катастрофа, перешедшая сегодня в стадию формирования «Исламского государства» (ранее «Исламского государства Ирака и Леванта»); бесславный вывод американских и союзных войск из Афганистана, агрессия в Ливии и последующее затем убийство американского посла в Бенгази и сопутствующие этому события и т.п. Практика убедительно показала, что само по себе насыщение вооруженных сил электронными технологиями, повышение роли систем сбора, обработки и передачи информации не может принести победу на поле боя даже в противоборстве с иррегулярными формированиями и достаточно слабыми войсковыми подразделениями. Иными словами, сетецентрический метод ведения войны – это важный инфраструктурно-технологический компонент современной системы управления войсками и организации ведения боя, но отнюдь не эффективное средство обеспечения глобального доминирования и уж тем более не панацея.
Системная концепция «мягкой силы», разработанная Джозефом Наем, и концепция «управляемого хаоса», разработанная Стивеном Манном (как логическое продолжение «мягкой силы»), также сильны и эффективны оказались только при обсуждениях в академических и экспертных кругах.
Подавляющая часть проблем, с которыми сталкиваются в настоящее время Соединенные Штаты в самых разных уголках планеты, от Египта до Ирака, от Нигерии до Афганистана, является результатом их же собственных неразумных авантюристических действий, в значительной степени связанных с реализацией стратегии «управляемого хаоса».
Поэтому данная стратегия была подвергнута уничижительной критике в самих Соединенных Штатах и была фактически снята с вооружения в качестве одного из основных внешнеполитических методов.
Еще одним до поры до времени эффективным методом реализации стратегий «мягкой», а затем «умной» силы были оранжевые, цветные революции, базировавшиеся в первую очередь на комплексе работ Джина Шарпа о так называемых ненасильственных революциях. Фактически Джин Шарп поставил перед собой задачу классифицировать, кодифицировать и привязать к конкретным ситуациям все наблюдавшиеся в истории методы ненасильственных действий.
Теория Шарпа всегда носила некий флер мошенничества. Ведь, начиная ненасильственные действия, оппозиция, революционеры и гражданские активисты всегда провоцируют власть на неоправданное насилие или на неадекватное насилие. А когда это происходит, выдвигают лозунги о необходимости вооруженной борьбы с «кровавой властью». Поэтому грань между ненасилием и вооруженным мятежом часто отделяет полшага. Если власть не делает ошибок, то ей помогают это сделать. В принципе такие провокационные методы известны давно. И не Шарп их основоположник. Достаточно вспомнить деятельность Парвуса во время русской революции–1905.
Особенностью сегодняшнего момента в переходе от ненасилия к вооруженному мятежу и перевороту является использование современных информационных технологий. Онлайн-трансляции с места событий втягивают в сами события мгновенно огромные массы людей. Недавний пример арабских революций и майдана тому подтверждение.
Летом 2013 года в ведущем учебном центре по подготовке специалистов по оранжевым революциям во Флетчеровской школе Университета Тафтса, США совместно с ведущим центром по разработке методов сопротивления власти – Международным центром по ненасильственным конфликтам (ICNC) была проведена большая конференция «Ненасильственное сопротивление: вчера, сегодня, завтра».
Работа конференции была выстроена вокруг обсуждения доклада Майкла Стефана и Эдварда Ченовеза, в котором были изложены результаты статистического исследования всех гражданских конфликтов в мире за 1985–2013 годы. По итогам анализа выяснилось, что движения гражданского сопротивления добились успеха в 55% зафиксированных случаев, в то время как военные противостояния власти имели успех только в 28%. В итоге был сделан вывод о том, что «гражданские ненасильственные кампании обеспечивают устойчивый переход к демократии в два раза чаще, чем вооруженное противостояние с властью».
Однако наряду с этим привычным выводом на конференции выяснилось, что в течение последних 15 лет наибольшую эффективность показали смешанные стратегии, которые имели успех почти в 70% случаев. К смешанным стратегиям относились гражданские ненасильственные кампании, которые сопровождались либо угрозой силового противостояния с властью, либо с точечными конкретными вооруженными акциями. Соответственно был сделан вывод о необходимости разработки теории, а главное, детального практического инструментария для гибридного гражданского сопротивления, включающего как ненасильственные методы, так и целевые вооруженные акции или угрозы применения силы против власти.
В августе 2014 года генерал Филип Бридлав, командующий НАТО в Европе, дал развернутое интервью ведущей германской газете Welt. В нем он, в частности, сказал: «Наша большая проблема на самом деле – новый вид ведения войны. Мы работаем над этим… На военном жаргоне это называется DIME: дипломатия, информация, вооруженные силы, экономика».
DIME-конфликты – это и есть современные гибридные войны. Если раньше можно было четко отделить друг от друга политическое принуждение и вооруженные столкновения, обычную войну и террористические операции, финансово-экономические диверсии и партизанскую герилью, то сегодня все смешалось в некое единое, подчас неразделимое целое.
Представляется, что и в практическом, и в содержательном плане можно выделить три основных типа информационных войн. Это ментальные, или психологические, войны, кибервойны и поведенческие войны.
Ментальные (психологические) – это контентные войны, имеющие своей целью изменение массового, группового и индивидуального сознания или психики. В процессе ментальных войн идет борьба за умы, ценности, установки и т.п. Ментальные войны велись задолго до Интернета, насчитывают историю, измеряемую даже не сотнями, а тысячами лет. Интернет просто перевел эти войны на качественно иной уровень интенсивности, масштабности и эффективности.
Что же касается кибервойн, то это целенаправленное деструктивное воздействие информационных потоков в виде программных кодов на материальные объекты и их системы.
По мнению подавляющего большинства военных и специалистов по информационной безопасности (вне зависимости от их страновой принадлежности), под кибервойнами понимают целенаправленные действия по причинению ущерба, перехвату управления или разрушению критически важных для функционирования общества и государства сетей и объектов, производственной, социальной, военной и финансовой инфраструктуры, а также роботизированных и высокоавтоматизированных производственных, технологических линий и т.п.
Ментальные и кибервойны представляют собой две разновидности войн, ведущихся в сетевом электронном пространстве, которое охватывает не только Интернет, но и закрытые государственные, военные, корпоративные и частные сети. Для каждого из этих двух типов войн свойственны свои инструментарии, методы, стратегии и тактики ведения, закономерности эскалации, возможности предупреждения и т.п.
Отдельная тема – это поведенческие войны. В настоящее время практически невозможно найти западных публикаций, посвященных данной теме. В значительной степени это связано с ее чрезвычайной деликатностью, в том числе для западного общественного мнения. Кроме того, возможности ведения полноценных поведенческих войн появились лишь недавно в связи с накоплением огромных массивов объективной информации о человеческом поведении, в том числе поведении социальных и иных групп сколь угодно большой размерности. Эти сведения в основном содержатся в Интернете, который по факту является огромным поведенческим архивом.
Возможности поведенческих войн связаны с инструментарием, разрабатываемым на стыке когнитивных вычислений, Больших Данных и междисциплинарного комплекса поведенческих наук, жизненных ситуаций.
В их сердцевине лежит манипулирование вложенными в нас социумом, а также собственной биографией и культурной средой, алгоритмами поведения, привычками, стереотипами деятельности и т.п.
Поведенческое оружие – это оружие завтрашнего дня. Под него заточен недавно запущенный в эксплуатацию супергигантский по своей информационной емкости центр АНБ в штате Юта, аккумулирующий массивы поведенческой информации, охватывающие все страны мира и все континенты. Именно на этот не только не афишируемый, но и засекреченный новый вид вооружений возлагаются частью американских элит наибольшие надежды в жестких противоборствах ближайшего будущего.
В нынешних конкретно-исторических условиях Запад (с учетом отмеченной выше условности применения данного термина) в рамках проведения DIMET – операций на основе эффектов в форме гибридного противоборства против России главные усилия сосредоточил на экономическом и технологическом измерении.
Связано это прежде всего с тем, что в последние годы Запад высоко оценивает боеготовность российской армии, ее техническую оснащенность и навыки ведения современных, в том числе гибридных, прокси и асимметричных войн. На ведущих американских военных интернет-ресурсах особо отмечается искусство осуществления операций в рамках гибридных войн, продемонстрированных российским командованием в Крыму. Несмотря на достаточно жесткую форму противоборства России, США, Евросоюза, НАТО в ходе украинского кризиса, высшие должностные лица западных стран и союзов не устают повторять, что горячий военный конфликт между Россией, США и НАТО просто немыслим в современном мире. Искренностью эти высказывания, конечно, не отличаются. Однако вполне очевидно, что традиционный военный конфликт напрямую с Россией – это последнее, к чему готов сегодня Запад. Также скептически Запад рассматривает свои шансы на дипломатической арене. Тому много причин, включая постоянное членство России в Совете Безопасности ООН, блокирование по многим ведущим вопросам мировой политики России, Китая, Индии, Бразилии, противоречия внутри Европейского союза и т.п.
До недавнего времени большие надежды в конфронтационной плоскости Запад связывал с информационными войнами. Однако в последние годы и даже месяцы ситуация изменилась и здесь. Это стало результатом действия сложной комбинации разнообразных факторов. Среди них прежде всего следует выделить целенаправленные и согласованные действия России, Китая и присоединившихся к ним многочисленных стран, традиционно относимых ко «второму миру», по радикальному ослаблению регулирующей роли США в контроле над Интернетом, по активным мерам по защите собственного цифрового суверенитета. Свою роль сыграли и разоблачения Эдварда Сноудена, заметно изменившие отношение к информационной политике США со стороны их западных партнеров. Наконец, немаловажную роль сыграл переход России от оборонительной к наступательной стратегии в информационном противоборстве, включая задействование таких инструментов, как каналы телевизионного вещания типа Russia Today и т.п. По мнению подавляющего большинства серьезных аналитиков, в сфере ментальных войн Запад утратил технологическое и кадровое превосходство и перешел от наступления к обороне.
В этих условиях фактически безальтернативными полями противоборства стали экономика и технологии. Традиционным инструментом, используемым в этих сферах, является механизм санкций. Этот механизм в том или ином виде действует уже более 200 лет. Впервые он, как специальный юридический и организационный механизм, был использован британским правительством Уильяма Питта против Наполеона в форме так называемой континентальной блокады.
В новейшей истории санкции используют достаточно часто: в 1950-х годах – 15 раз; в 60-х – 21; в 70-х – 37; в 80-х – 23; в 90-х – 54; в нулевых – 67 раз. В подавляющем большинстве случаев, особенно в 50–70-е годы, санкции применялись в одностороннем порядке Соединенными Штатами. Начиная с 80-х годов санкции, как правило, вводились Соединенными Штатами по согласованию с союзниками по НАТО, а затем странами ЕС и Японии.
Результаты критического анализа применения санкционного механизма в сфере экономического и технологического противоборства были, несомненно, учтены Соединенными Штатами, примкнувшими к ним странами Евросоюза, Канады и Японии при разработке системы санкций против России в рамках украинского кризиса.
Экономические санкции, на которых в значительной мере сосредотачивают свое внимание аналитики, деловые массмедиа и т.п., несмотря на всю внешнюю грозность, носят дополняющий характер и являются своего рода вспомогательными санкциями по отношению к технологическим.
Новые вызовы и угрозы России требуют не пустого теоретизирования, не выдвижения самых правильных лозунгов, остающихся зачастую лишь словами, а конкретных практических, можно даже сказать технологических во всех смыслах этого слова, ответов. Эти ответы должны носить асимметричный, неожиданный и непросчитываемый характер и приносить нашей стране победу в любых, даже самых сложных и жестких противоборствах, происходящих в том числе в максимально неблагоприятной обстановке.
Елена Ларина, Владимир Овчинский
