Постиндустриальная экономика, часть 4 (Евгений Гильбо)
2 сообщения
№1
tmn855
26.01.2015 16:59
Нищета экономической мысли
Глубину неадекватности мировосприятия российской элиты, да и всего общества, их укорененности в стереотипах homo oeconomicus, прекрасно отражает целый набор шизофренических теорий, пытающихся обосновать ориентацию национальной экономики на преобладание первичного сектора. На первом месте по глубине идиотизма и фундаментальности наносимого вреда стоит теория секретаря отделения экономики РАН академика Львова о том, что Россия должна жить на существующей в его больном воображении ренте природных ресурсов. Ее расхожий популистский вариант вообще утверждает, что Россия – самая богатая страна, а ее богатство заключается в огромных природных ресурсах, продавая которые можно жить на уровне развитых стран.
Совершенно не понимая убыточный характер первичного сектора экономики при характерной для развитых стран структуре издержек, авторы этих теорий вычисляют мифические объемы псевдоренты, возникающие исключительно в условиях проедания основных фондов и нищенской оплаты труда, да и то только при игнорировании стоимости ресурсов “в земле” (что преодолевается ими через трудовую теорию стоимости), и заниженном курсе национальной валюты, который старательно скачет вслед за мировыми ценами на эту самую нефть.
Интересно, что при этом совершенно безграмотно завышается стоимость ресурсов “в земле” относительно стандартных рыночных методов оценки. При добросовестном подходе учет труднодоступности полезных ископаемых, удаленности мест их залегания от основных рынков сбыта показывает, что их реальная стоимость крайне низка и исчисляется для всей страны десятками миллиардов долларов.
Вдобавок на мировом рынке существует сильнейшая конкуренция продавцов, лишь изредка снимающаяся очередным картельным соглашением, позволяющим поднять цену до уровня, когда экспорт энергоносителей вообще является рентабельным. Очевидное в перспективе снижение энергоемкости производства мирового ВВП, грядущий сдвиг в структуре потребления энергоносителей в связи с электрификацией транспорта после изобретения аккумулятора высокой емкости, делают эти ресурсы вообще малоценными.
Если говорить о природных ресурсах в целом, то их бедность в России также бросается в глаза. Ценностью являются плодородные почвы, но в РФ они хороши лишь на 6-8% территории, а в остальных районах мы видим в лучшем случае нечерноземную грязь. Большую же часть страны занимают тайга и тундра. Ценностью является и объем солнечной радиации, но только четверть территории страны имеет ее в достаточном для комфортной жизни объеме. Большая же часть страны – холодный север. Число солнечных дней в году для большинства территории РФ также несравненно ниже необходимого для комфортного проживания уровня.
Наконец, в постиндустриальном мире главным по массе доходности и прибыльности эксплуатации природным ресурсом является рекреационный. Пыльные земли Испании способны приносить высокие доходы вовсе не благодаря успехам сельского хозяйства, но в силу их пригодности для туризма. Греция, Италия и Франция могут эксплуатировать свои культурные артефакты.
В России пристойным курортом является только Черноморское побережье Кавказа, но оно относительно удалено от основных зон спроса на такой туризм и неконкурентоспособно в силу транспортных издержек, не говоря уже о региональной нестабильности. Коммерчески перспективным культурным артефактом в России является лишь Петербург с пригородами, но и их уникальность существует лишь в контексте собственно РФ, но никак не Европы, где существуют тысячи равных им конкурентов. Туризм на Чусовой и Байкале коммерческой перспективы не имеет и долго останется экзотическим развлечением-самоутверждением бородатых неудачников-аборигенов.
Вечные перепевания мастодонтов от экономики на тему богатейших ресурсов, шизофренические заклинания о том, что Россия – самая богатая страна, на самом деле выражают абсолютную глубину непонимания характера национального богатства в современном мире, непонимания того, до какой степени бедной страной является сегодняшняя РФ.
Природные ресурсы составляют сегодня считанные проценты общего богатства современного мира, а все материальные ценности не составляют и двух третей, причем доля их уменьшается и через десять лет будет менее половины. Стоимость нематериальных активов, выражающаяся в их способности удовлетворять человеческие потребности, нарастает с неимоверной скоростью, и те общества, которые остаются в стороне от этого процесса, обречены на быстрое относительное и абсолютное обнищание.
Ложные концепии являются нематериальным активом, обладающим отрицательной стоимостью и средством производства отрицательной стоимости, которая проявляется в неверных приоритетах инвестирования в национальном масштабе и грандиозных потерях нации от реализации этих приоритетов. Ущерб, который наносят стране экономисты-мастодонты типа Львова и прочих академиков возглавляемого им отделения РАН в несколько раз превышает ущерб от идей академика Лысенко в сельском хозяйстве середины XX века и сравним с ущербом от ядерной войны.
Другим проявлением неадекватности переживающей сегодня кризис российской научной элиты вызовам постиндустриальной эпохи является приверженность ее устаревшим теориям, основанным на мотивационной модели Адама Смита. Она выражается в фундаментальном методологическом несоответствии, связанным с абсолютизацией этой модели и паранойяльной убежденности в том, что экономика сама по себе является точной позитивной, а не социально-гуманитарной наукой.
Мне не раз приходилось обосновывать в лекциях, публикациях и телепередачах тезис, что экономика является частным разделом психологии. Это очевидно хотя бы потому, что предметом ее является изучение поведения экономических субъектов в специфических условиях производства, потребления и обмена, то есть в некоем частном случае. Но ведь экономические субъекты – это люди или группы людей. А в общем случае их поведение изучает как раз психология.
В основе любой экономической теории лежит модель поведения человека и модель мотивации. В случае рыночных теорий это неизменная на протяжении почти трех столетия смитовская модель homo oeconomicus. Любые существенные отличия реального поведения экономического субъекта от этой модели обесценивают весь корпус теорий, на ней базирующихся.
Эти очевидные идеи с паранойяльным упорством отвергаются или испуганно игнорируются российским научным сообществом, чиновничеством и элитой. В качестве последнего оружия реакции выдвигается теория о точном характере экономической науки в силу того, что в ней используются математические модели.
Я сам использую математические модели разного типа и уровня сложности. Более того, в отличие от моделей РАН и Министерства экономики мои прогнозы обычно сходятся с реальностью. К тому же, в отличие от авторов этих моделей я имею диплом одного из лучших вузов благословенных 80-х в области прикладной математики и глубокое специфическое образование в этой сфере. И именно в силу этого я понимаю, что использование математических моделей не делает ни одну науку точной.
Важен не инструментарий моделирования, а предмет исследования и адекватный ему метод. И если предметом исследования является человеческое поведение, то экономические теории тем более адекватны реальности, чем более они оперируют сущностными характеристиками, а не косвенными признанками предмета.
И модель Смита, и модель Акоффа отражают косвенные характеристики поведения и в силу этого плодотворны лишь для ограниченного круга задач. Усилия поколений экономистов, превративших рыночную модель при помощи эмпирически найденных и вмонтированных в нее извне дополнений, не проистекающих из ее базовых положений, волюнтаристически привнесенных аксиом в нечто близкое к реальности индустриального общества, не затронули ее базовых основ – смитовской модели поведения человека в условиях производства и обмена. Только Маркс несколько расширил эту модель, оставаясь все же на позициях чисто материалистической мотивации и окончательно тронувшись на вопросах дележки доходов собственности, которые могут интересовать сами по себе только классического homo oeconomicus. Лишь иногда Маркс прогнозировал или точнее пророчил изменение мотивации, с которой связывал свои надежды на коммунистическое общество, в котором мучивший его вопрос снимется за счет этого самого изменения мотивации.
Наконец процесс изменения мотивации снял не только мучившие Маркса вопросы, но и вообще снял с повестки дня его теорию вкупе с теориями его оппонентов. Неадекватность теорий рыночной экономики новой реальности, очевидность которой все более проявляется в ядре постиндустриального мира, все еще далека от понимания в странах индустриальной периферии. На протяжении всех 90-х годов мастодонты экономической мысли долдонили нам смитовские идеи прошлых веков, убеждали в благотворности старых рецептов, навязали преподавание всего этого архаического корпуса идей в экономических вузах, искалечив мышление целого поколения российских экономистов, сделав их неконкурентоспособными в мире, где мотивация и стереотипы homo oeconomicus ведут прямиком в нищету.
Превращение российской системы экономического образования в орудие производства инвалидов умственного труда стало одной из причин фундаментальной неконкурентоспособности российской экономики и российского общества в мире: которое отчетливо проявилось в стабильно низком уровне доходов, складывании стабильной армии “лишних людей”, перманентной социальной напряженности, фундаментальном кризисе элиты, эрозии государственности. Еще более разрушительные последствия имеет господство архаических представлений в верхнем слое российской элиты.
Любые наши попытки предложить меры по минимальной адаптации российской экономики к реалиям постиндустриальной эпохи на протяжении последних десяти лет принимаются в штыки. Отрицается не только существование проблем, которые мы предлагаем разрешить, но и самих постиндустриальных явлений, о которых мы ведем речь. Все, что выходит за рамки архаического рыночного мышления, не признается.
Еще с большим раздражением воспринимались наши комплексные проекты реформ, призванных дать ответ на вызовы наступившего уже с тех пор постиндустриального века, сформировать в России современную динамичную экономику. Фундаментально отрицалась сама возможность создания добавленной стоимости вне индустриального сектора экономики. В 1992, 1993, 1994, 1995, 1996 и 1997 годах последовательно отвергался наш основанный на новейших постиндустриальных технологиях проект реформы денежного обращения, реализация которого создавала только за первые 5 кварталов его реализации добавленную стоимость, эквивалентную $130 миллиардам. Оппоненты, интерпретируя проект в рамках своих архаических теорий приходили к выводу, что мы предлагаем… неконтролируемую эмиссию денег на эту сумму, которая, разумеется, приведет к инфляции.
Особенно в подобного рода профанациях проявились такие носители реликтового мышления, как А.Починок, А.Лившиц и их шеф Виктор Черномырдин. Крах их финансовой политики в 1998 году ничему не научил российскую элиту. Больная экономика опять доверена врачам, которые лечат инфаркт шокотерапией, а импотенцию чтением трудов Милтона Фридмана.
Россия в контексте индустриальной периферии
В России отказ властей в 1991 и 1993 годах от реализации нашей программы постиндустриального развития и ставка на формирование индустриального общества с преобладанием первичного сектора экономики привели уже к 1996 году к окончательному вписыванию в периферию постиндустриального мира, сформировали подверженность закономерностям ее функционирования. Правящий класс в России имеет сегодня мотивацию homo oeconomicus, а власть его базируется на обладании материальными активами.
Российское государство сегодня не имеет достаточной ресурсной базы для своего существования в силу убыточности экономики. Стабильность режима в силу этого может поддерживаться только дотированием извне. Если в 1992-98 году это дотирование осуществлялось в форме кредитов, то с 1998 преобладает дотирование в натуральной форме в виде бесплатных поставок миллионов тонн зерна, разворовать которое непосредственно невозможно, и предварительно необходимо реализовать его населению.
В силу этого российская экономика обречена переживать каждые 3-4 года кризис образца августа 1998 года, выходом из которого является резкое снижение уровня жизни народа и очередное обесценение активов самого правящего класса. Непонимание характера закономерностей, которые порождают такой характер динамики делает эти проявления неожиданными для общества в целом, его элиты и государства в частности.
Крах элиты в этих условиях очевиден. Ее власть базируется на материальных активах, ценность которых перманентно падает. Гигантские инвестиции в заграничную недвижимость обесценились и потеряли львиную долю ликвидности. Рыночная стоимость материальных активов внутри страны падает. Если в 1997 году Форбс включил ряд российских бизнесменов в свой список миллиардеров, то после краха 1998 года там не нашлось места никому из них. Самые крупные состояния в России меньше годичной зарплаты американского менеджера из первой сотни.
Общая рыночная стоимость национального богатства РФ в 2000 году оценивается в сумму не более $500 млрд. Это примерно равно капитализации одной транснациональной корпорации из числа крупнейших, например, Microsoft, где занято около 20 тысяч сотрудников. ВВП РФ в 2000 году не превышает $150 млрд, что соответствует оборотам одной корпорации из числа крупнейших.
Таким образом место РФ в мире сопоставимо сегодня не с местом крупных постиндустриальных держав, а с местом отдельных корпораций.
Государства в контексте постиндустриальной цивилизации
В доиндустриальных обществах целью государства был контроль территории. Индустриальное общество принесло концепцию национального государства, базой которого стала не территория, а нация, в интересах которой осуществлялся контроль не только территории, но также ресурсных баз и глобальных интересов. Постиндустриальное общество сохраняет концепцию национальных интересов, но резко снижает ценность контролируемой нацией территории. Грубо говоря, размер этой территории перестает играть роль в оценке национальных ресурсов.
Преобладающая роль информационных ресурсов в обществе XXI века принципиально меняет возможности контроля государством ресурсной базы. Мгновенный и свободный характер перемещения этих ресурсов, отсутствие их связи с территорией и территориальными институциями сводит возможности такого контроля почти к нулю.
Мобильность физического присутствия постиндустриального проекта влечет его способность к юридической привязке к любой территории. Результатом уже к концу XX века стало юридическое перемещение постиндустриальных предприятий в офшоры или в государства с наиболее благоприятной налоговой и правовой средой. Традиционные методы контроля через создание затруднений и вымогательство при их преодолении, то есть связанные с ограничением экономической свободы, не только оказываются крайне неэффективными, но и влекут резкое сокращение ресурсной базы нации и государства в связи с вытеснением из сферы данного государства экономической активности его граждан.
Ответом на любые стеснения экономической свободы в постиндустриальном обществе оказывается глобальный офшор. Вы хотите лицензировать наши услуги? Вы рассматриваете вопрос больше двух недель? Ваши чиновники желают получать за свою волокиту взятки? Вы устанавливаете неприемлемую плату за лицензирование? Тогда наши клиенты будут получать эти услуги от иностранного предприятия, которое платит налоги государству, предоставившему нам лицензию по интернету без проволочек, хотя физически все наши работники находятся здесь, работая на иностранную компанию.
Можно, конечно, устанавливать те или иные препоны для работы через офшоры. Они могут нанести определенный ущерб хозяйствующим субъектам, еще больший ущерб национальной рабочей силе, но дать государству контроль над постиндустриальной ресурсной базой они не в состоянии.
В постиндустриальном мире в выигрыше оказываются государства, обеспечивающие максимум экономической свободы, то есть имеющие минимальную коррупцию и обеспечивающие защиту от криминала. Налоговый режим играет не последнюю, но и не первую роль. Дания или Швеция, имея самые высокие в мире налоги, остаются крайне привлекательными для инвестиций, находясь в числе наиболее экономически свободных стран. Россия, где налоги значительно ниже, но уровень экономической свободы крайне ограничен криминальным давлением, коррупцией и гигантским избытком лицензирования, является классической страной бегства капиталов на протяжении всего последнего десятилетия XX века.
В условиях ослабления территориального контроля резко возрастают позиции крупных городов как постиндустриальных центров. На уровне города возможен значительно больший контроль за ресурсами через посредство социальной среды, заинтересованность бизнеса в поддержке городских властей и т.п.
В этих условиях национальное государство перерождается в конфедерацию больших постиндустриальных городов, каждый из которых контролирует и дотирует территорию, являющуюся его индустриальной периферией (контадо, провинцию), где сохраняются полуфеодальные отношения. Это влечет мощное социальное расслоение, которое стимулирует переток населения в мегаполисы при обезлюдении территорий.
В странах ядра, где постиндустриальная экономика рассредоточена по территории достаточно равномерно, и доступ к ее благам есть во всех населенных пунктах, перерождение государства в конфедерацию городов не произойдет. В странах догоняющего развития, где становление постиндустриализма целиком сосредоточится в городах-локомотивах, этот процесс неизбежен.
В странах СНГ сегодня лишь два-три десятка городов способны совершить постиндустриальный рывок, если к этому будут созданы условия. Наиболее вероятными кандидатами являются (в порядке перспективности) Петербург, Москва, Новосибирск, Самара, Красноярск, Киев, Нижний Новгород, Ереван, Омск, Минск, Дубна, Иркутск, Екатеринослав, Одесса, Екатеринбург, Владивосток, Томск, Харьков, Ташкент, Хабаровск, Казань, Уфа, Волгоград, Ростов. Реализация мобилизационного проекта может расширить этот список.
Перспективы для России
Совершенно очевидно, что длительное существование режима 4 октября без достаточной ресурсной базы не представляется возможным. Неизбежная деградация общества, милитаризация и дестабилизация на фоне роста нищеты низших слоев и разорения правящего класса повлекут достаточно быстрый крах режима гораздо раньше, чем износятся основные фонды его индустриальной базы (в чем видят главную опасность кремлевские аналитики).
В преддверии этого краха представители правящего класса все чаще призывают дух Пиночета, выдвигают проекты установления фашистского режима в той или иной форме. Однако, они так и не могут сформулировать способ, каким зверское военное и полицейское насилие могут остановить их имущественную и статусную деградацию в постиндустриальном мире.
Крах государственности Полуроссии возможен в нескольких формах. Наиболее вероятной из них представляется распад на несколько государств по этническому и субэтническому признаку. Некоторые из этих новых государств (Ингерманландия, Московия) имеют все перспективы вписаться в ядро постиндустриальной цивилизации, другие обречены стать индустриальным или сырьевым придатком этого ядра.
Другой вероятной формой является смена режима в Москве в результате государственного переворота, после чего новый режим поставит себе целью реализацию постиндустриального мобилизационного по существу и восстановление национальной монархии, Империи, на всей (или большей части) территории СНГ по форме. Этот проект может быть успешным, если наряду с решительностью в социальных преобразованиях вожди режима проявят политическую умеренность.
Наконец, третьей формой краха режима 4 октября является кровавая революция и гражданская война с последующим переходом на первый или второй сценарий.
Существуют также и теории мирного перерождения режима в нечто, способное реализовать второй сценарий, однако менталитет правящего класса, идеократической базы режима и нации в целом не позволяют предполагать подобный исход.
Источник http://vrpb.net/postindustrial-economy-part-4/
Глубину неадекватности мировосприятия российской элиты, да и всего общества, их укорененности в стереотипах homo oeconomicus, прекрасно отражает целый набор шизофренических теорий, пытающихся обосновать ориентацию национальной экономики на преобладание первичного сектора. На первом месте по глубине идиотизма и фундаментальности наносимого вреда стоит теория секретаря отделения экономики РАН академика Львова о том, что Россия должна жить на существующей в его больном воображении ренте природных ресурсов. Ее расхожий популистский вариант вообще утверждает, что Россия – самая богатая страна, а ее богатство заключается в огромных природных ресурсах, продавая которые можно жить на уровне развитых стран.
Совершенно не понимая убыточный характер первичного сектора экономики при характерной для развитых стран структуре издержек, авторы этих теорий вычисляют мифические объемы псевдоренты, возникающие исключительно в условиях проедания основных фондов и нищенской оплаты труда, да и то только при игнорировании стоимости ресурсов “в земле” (что преодолевается ими через трудовую теорию стоимости), и заниженном курсе национальной валюты, который старательно скачет вслед за мировыми ценами на эту самую нефть.
Интересно, что при этом совершенно безграмотно завышается стоимость ресурсов “в земле” относительно стандартных рыночных методов оценки. При добросовестном подходе учет труднодоступности полезных ископаемых, удаленности мест их залегания от основных рынков сбыта показывает, что их реальная стоимость крайне низка и исчисляется для всей страны десятками миллиардов долларов.
Вдобавок на мировом рынке существует сильнейшая конкуренция продавцов, лишь изредка снимающаяся очередным картельным соглашением, позволяющим поднять цену до уровня, когда экспорт энергоносителей вообще является рентабельным. Очевидное в перспективе снижение энергоемкости производства мирового ВВП, грядущий сдвиг в структуре потребления энергоносителей в связи с электрификацией транспорта после изобретения аккумулятора высокой емкости, делают эти ресурсы вообще малоценными.
Если говорить о природных ресурсах в целом, то их бедность в России также бросается в глаза. Ценностью являются плодородные почвы, но в РФ они хороши лишь на 6-8% территории, а в остальных районах мы видим в лучшем случае нечерноземную грязь. Большую же часть страны занимают тайга и тундра. Ценностью является и объем солнечной радиации, но только четверть территории страны имеет ее в достаточном для комфортной жизни объеме. Большая же часть страны – холодный север. Число солнечных дней в году для большинства территории РФ также несравненно ниже необходимого для комфортного проживания уровня.
Наконец, в постиндустриальном мире главным по массе доходности и прибыльности эксплуатации природным ресурсом является рекреационный. Пыльные земли Испании способны приносить высокие доходы вовсе не благодаря успехам сельского хозяйства, но в силу их пригодности для туризма. Греция, Италия и Франция могут эксплуатировать свои культурные артефакты.
В России пристойным курортом является только Черноморское побережье Кавказа, но оно относительно удалено от основных зон спроса на такой туризм и неконкурентоспособно в силу транспортных издержек, не говоря уже о региональной нестабильности. Коммерчески перспективным культурным артефактом в России является лишь Петербург с пригородами, но и их уникальность существует лишь в контексте собственно РФ, но никак не Европы, где существуют тысячи равных им конкурентов. Туризм на Чусовой и Байкале коммерческой перспективы не имеет и долго останется экзотическим развлечением-самоутверждением бородатых неудачников-аборигенов.
Вечные перепевания мастодонтов от экономики на тему богатейших ресурсов, шизофренические заклинания о том, что Россия – самая богатая страна, на самом деле выражают абсолютную глубину непонимания характера национального богатства в современном мире, непонимания того, до какой степени бедной страной является сегодняшняя РФ.
Природные ресурсы составляют сегодня считанные проценты общего богатства современного мира, а все материальные ценности не составляют и двух третей, причем доля их уменьшается и через десять лет будет менее половины. Стоимость нематериальных активов, выражающаяся в их способности удовлетворять человеческие потребности, нарастает с неимоверной скоростью, и те общества, которые остаются в стороне от этого процесса, обречены на быстрое относительное и абсолютное обнищание.
Ложные концепии являются нематериальным активом, обладающим отрицательной стоимостью и средством производства отрицательной стоимости, которая проявляется в неверных приоритетах инвестирования в национальном масштабе и грандиозных потерях нации от реализации этих приоритетов. Ущерб, который наносят стране экономисты-мастодонты типа Львова и прочих академиков возглавляемого им отделения РАН в несколько раз превышает ущерб от идей академика Лысенко в сельском хозяйстве середины XX века и сравним с ущербом от ядерной войны.
Другим проявлением неадекватности переживающей сегодня кризис российской научной элиты вызовам постиндустриальной эпохи является приверженность ее устаревшим теориям, основанным на мотивационной модели Адама Смита. Она выражается в фундаментальном методологическом несоответствии, связанным с абсолютизацией этой модели и паранойяльной убежденности в том, что экономика сама по себе является точной позитивной, а не социально-гуманитарной наукой.
Мне не раз приходилось обосновывать в лекциях, публикациях и телепередачах тезис, что экономика является частным разделом психологии. Это очевидно хотя бы потому, что предметом ее является изучение поведения экономических субъектов в специфических условиях производства, потребления и обмена, то есть в некоем частном случае. Но ведь экономические субъекты – это люди или группы людей. А в общем случае их поведение изучает как раз психология.
В основе любой экономической теории лежит модель поведения человека и модель мотивации. В случае рыночных теорий это неизменная на протяжении почти трех столетия смитовская модель homo oeconomicus. Любые существенные отличия реального поведения экономического субъекта от этой модели обесценивают весь корпус теорий, на ней базирующихся.
Эти очевидные идеи с паранойяльным упорством отвергаются или испуганно игнорируются российским научным сообществом, чиновничеством и элитой. В качестве последнего оружия реакции выдвигается теория о точном характере экономической науки в силу того, что в ней используются математические модели.
Я сам использую математические модели разного типа и уровня сложности. Более того, в отличие от моделей РАН и Министерства экономики мои прогнозы обычно сходятся с реальностью. К тому же, в отличие от авторов этих моделей я имею диплом одного из лучших вузов благословенных 80-х в области прикладной математики и глубокое специфическое образование в этой сфере. И именно в силу этого я понимаю, что использование математических моделей не делает ни одну науку точной.
Важен не инструментарий моделирования, а предмет исследования и адекватный ему метод. И если предметом исследования является человеческое поведение, то экономические теории тем более адекватны реальности, чем более они оперируют сущностными характеристиками, а не косвенными признанками предмета.
И модель Смита, и модель Акоффа отражают косвенные характеристики поведения и в силу этого плодотворны лишь для ограниченного круга задач. Усилия поколений экономистов, превративших рыночную модель при помощи эмпирически найденных и вмонтированных в нее извне дополнений, не проистекающих из ее базовых положений, волюнтаристически привнесенных аксиом в нечто близкое к реальности индустриального общества, не затронули ее базовых основ – смитовской модели поведения человека в условиях производства и обмена. Только Маркс несколько расширил эту модель, оставаясь все же на позициях чисто материалистической мотивации и окончательно тронувшись на вопросах дележки доходов собственности, которые могут интересовать сами по себе только классического homo oeconomicus. Лишь иногда Маркс прогнозировал или точнее пророчил изменение мотивации, с которой связывал свои надежды на коммунистическое общество, в котором мучивший его вопрос снимется за счет этого самого изменения мотивации.
Наконец процесс изменения мотивации снял не только мучившие Маркса вопросы, но и вообще снял с повестки дня его теорию вкупе с теориями его оппонентов. Неадекватность теорий рыночной экономики новой реальности, очевидность которой все более проявляется в ядре постиндустриального мира, все еще далека от понимания в странах индустриальной периферии. На протяжении всех 90-х годов мастодонты экономической мысли долдонили нам смитовские идеи прошлых веков, убеждали в благотворности старых рецептов, навязали преподавание всего этого архаического корпуса идей в экономических вузах, искалечив мышление целого поколения российских экономистов, сделав их неконкурентоспособными в мире, где мотивация и стереотипы homo oeconomicus ведут прямиком в нищету.
Превращение российской системы экономического образования в орудие производства инвалидов умственного труда стало одной из причин фундаментальной неконкурентоспособности российской экономики и российского общества в мире: которое отчетливо проявилось в стабильно низком уровне доходов, складывании стабильной армии “лишних людей”, перманентной социальной напряженности, фундаментальном кризисе элиты, эрозии государственности. Еще более разрушительные последствия имеет господство архаических представлений в верхнем слое российской элиты.
Любые наши попытки предложить меры по минимальной адаптации российской экономики к реалиям постиндустриальной эпохи на протяжении последних десяти лет принимаются в штыки. Отрицается не только существование проблем, которые мы предлагаем разрешить, но и самих постиндустриальных явлений, о которых мы ведем речь. Все, что выходит за рамки архаического рыночного мышления, не признается.
Еще с большим раздражением воспринимались наши комплексные проекты реформ, призванных дать ответ на вызовы наступившего уже с тех пор постиндустриального века, сформировать в России современную динамичную экономику. Фундаментально отрицалась сама возможность создания добавленной стоимости вне индустриального сектора экономики. В 1992, 1993, 1994, 1995, 1996 и 1997 годах последовательно отвергался наш основанный на новейших постиндустриальных технологиях проект реформы денежного обращения, реализация которого создавала только за первые 5 кварталов его реализации добавленную стоимость, эквивалентную $130 миллиардам. Оппоненты, интерпретируя проект в рамках своих архаических теорий приходили к выводу, что мы предлагаем… неконтролируемую эмиссию денег на эту сумму, которая, разумеется, приведет к инфляции.
Особенно в подобного рода профанациях проявились такие носители реликтового мышления, как А.Починок, А.Лившиц и их шеф Виктор Черномырдин. Крах их финансовой политики в 1998 году ничему не научил российскую элиту. Больная экономика опять доверена врачам, которые лечат инфаркт шокотерапией, а импотенцию чтением трудов Милтона Фридмана.
Россия в контексте индустриальной периферии
В России отказ властей в 1991 и 1993 годах от реализации нашей программы постиндустриального развития и ставка на формирование индустриального общества с преобладанием первичного сектора экономики привели уже к 1996 году к окончательному вписыванию в периферию постиндустриального мира, сформировали подверженность закономерностям ее функционирования. Правящий класс в России имеет сегодня мотивацию homo oeconomicus, а власть его базируется на обладании материальными активами.
Российское государство сегодня не имеет достаточной ресурсной базы для своего существования в силу убыточности экономики. Стабильность режима в силу этого может поддерживаться только дотированием извне. Если в 1992-98 году это дотирование осуществлялось в форме кредитов, то с 1998 преобладает дотирование в натуральной форме в виде бесплатных поставок миллионов тонн зерна, разворовать которое непосредственно невозможно, и предварительно необходимо реализовать его населению.
В силу этого российская экономика обречена переживать каждые 3-4 года кризис образца августа 1998 года, выходом из которого является резкое снижение уровня жизни народа и очередное обесценение активов самого правящего класса. Непонимание характера закономерностей, которые порождают такой характер динамики делает эти проявления неожиданными для общества в целом, его элиты и государства в частности.
Крах элиты в этих условиях очевиден. Ее власть базируется на материальных активах, ценность которых перманентно падает. Гигантские инвестиции в заграничную недвижимость обесценились и потеряли львиную долю ликвидности. Рыночная стоимость материальных активов внутри страны падает. Если в 1997 году Форбс включил ряд российских бизнесменов в свой список миллиардеров, то после краха 1998 года там не нашлось места никому из них. Самые крупные состояния в России меньше годичной зарплаты американского менеджера из первой сотни.
Общая рыночная стоимость национального богатства РФ в 2000 году оценивается в сумму не более $500 млрд. Это примерно равно капитализации одной транснациональной корпорации из числа крупнейших, например, Microsoft, где занято около 20 тысяч сотрудников. ВВП РФ в 2000 году не превышает $150 млрд, что соответствует оборотам одной корпорации из числа крупнейших.
Таким образом место РФ в мире сопоставимо сегодня не с местом крупных постиндустриальных держав, а с местом отдельных корпораций.
Государства в контексте постиндустриальной цивилизации
В доиндустриальных обществах целью государства был контроль территории. Индустриальное общество принесло концепцию национального государства, базой которого стала не территория, а нация, в интересах которой осуществлялся контроль не только территории, но также ресурсных баз и глобальных интересов. Постиндустриальное общество сохраняет концепцию национальных интересов, но резко снижает ценность контролируемой нацией территории. Грубо говоря, размер этой территории перестает играть роль в оценке национальных ресурсов.
Преобладающая роль информационных ресурсов в обществе XXI века принципиально меняет возможности контроля государством ресурсной базы. Мгновенный и свободный характер перемещения этих ресурсов, отсутствие их связи с территорией и территориальными институциями сводит возможности такого контроля почти к нулю.
Мобильность физического присутствия постиндустриального проекта влечет его способность к юридической привязке к любой территории. Результатом уже к концу XX века стало юридическое перемещение постиндустриальных предприятий в офшоры или в государства с наиболее благоприятной налоговой и правовой средой. Традиционные методы контроля через создание затруднений и вымогательство при их преодолении, то есть связанные с ограничением экономической свободы, не только оказываются крайне неэффективными, но и влекут резкое сокращение ресурсной базы нации и государства в связи с вытеснением из сферы данного государства экономической активности его граждан.
Ответом на любые стеснения экономической свободы в постиндустриальном обществе оказывается глобальный офшор. Вы хотите лицензировать наши услуги? Вы рассматриваете вопрос больше двух недель? Ваши чиновники желают получать за свою волокиту взятки? Вы устанавливаете неприемлемую плату за лицензирование? Тогда наши клиенты будут получать эти услуги от иностранного предприятия, которое платит налоги государству, предоставившему нам лицензию по интернету без проволочек, хотя физически все наши работники находятся здесь, работая на иностранную компанию.
Можно, конечно, устанавливать те или иные препоны для работы через офшоры. Они могут нанести определенный ущерб хозяйствующим субъектам, еще больший ущерб национальной рабочей силе, но дать государству контроль над постиндустриальной ресурсной базой они не в состоянии.
В постиндустриальном мире в выигрыше оказываются государства, обеспечивающие максимум экономической свободы, то есть имеющие минимальную коррупцию и обеспечивающие защиту от криминала. Налоговый режим играет не последнюю, но и не первую роль. Дания или Швеция, имея самые высокие в мире налоги, остаются крайне привлекательными для инвестиций, находясь в числе наиболее экономически свободных стран. Россия, где налоги значительно ниже, но уровень экономической свободы крайне ограничен криминальным давлением, коррупцией и гигантским избытком лицензирования, является классической страной бегства капиталов на протяжении всего последнего десятилетия XX века.
В условиях ослабления территориального контроля резко возрастают позиции крупных городов как постиндустриальных центров. На уровне города возможен значительно больший контроль за ресурсами через посредство социальной среды, заинтересованность бизнеса в поддержке городских властей и т.п.
В этих условиях национальное государство перерождается в конфедерацию больших постиндустриальных городов, каждый из которых контролирует и дотирует территорию, являющуюся его индустриальной периферией (контадо, провинцию), где сохраняются полуфеодальные отношения. Это влечет мощное социальное расслоение, которое стимулирует переток населения в мегаполисы при обезлюдении территорий.
В странах ядра, где постиндустриальная экономика рассредоточена по территории достаточно равномерно, и доступ к ее благам есть во всех населенных пунктах, перерождение государства в конфедерацию городов не произойдет. В странах догоняющего развития, где становление постиндустриализма целиком сосредоточится в городах-локомотивах, этот процесс неизбежен.
В странах СНГ сегодня лишь два-три десятка городов способны совершить постиндустриальный рывок, если к этому будут созданы условия. Наиболее вероятными кандидатами являются (в порядке перспективности) Петербург, Москва, Новосибирск, Самара, Красноярск, Киев, Нижний Новгород, Ереван, Омск, Минск, Дубна, Иркутск, Екатеринослав, Одесса, Екатеринбург, Владивосток, Томск, Харьков, Ташкент, Хабаровск, Казань, Уфа, Волгоград, Ростов. Реализация мобилизационного проекта может расширить этот список.
Перспективы для России
Совершенно очевидно, что длительное существование режима 4 октября без достаточной ресурсной базы не представляется возможным. Неизбежная деградация общества, милитаризация и дестабилизация на фоне роста нищеты низших слоев и разорения правящего класса повлекут достаточно быстрый крах режима гораздо раньше, чем износятся основные фонды его индустриальной базы (в чем видят главную опасность кремлевские аналитики).
В преддверии этого краха представители правящего класса все чаще призывают дух Пиночета, выдвигают проекты установления фашистского режима в той или иной форме. Однако, они так и не могут сформулировать способ, каким зверское военное и полицейское насилие могут остановить их имущественную и статусную деградацию в постиндустриальном мире.
Крах государственности Полуроссии возможен в нескольких формах. Наиболее вероятной из них представляется распад на несколько государств по этническому и субэтническому признаку. Некоторые из этих новых государств (Ингерманландия, Московия) имеют все перспективы вписаться в ядро постиндустриальной цивилизации, другие обречены стать индустриальным или сырьевым придатком этого ядра.
Другой вероятной формой является смена режима в Москве в результате государственного переворота, после чего новый режим поставит себе целью реализацию постиндустриального мобилизационного по существу и восстановление национальной монархии, Империи, на всей (или большей части) территории СНГ по форме. Этот проект может быть успешным, если наряду с решительностью в социальных преобразованиях вожди режима проявят политическую умеренность.
Наконец, третьей формой краха режима 4 октября является кровавая революция и гражданская война с последующим переходом на первый или второй сценарий.
Существуют также и теории мирного перерождения режима в нечто, способное реализовать второй сценарий, однако менталитет правящего класса, идеократической базы режима и нации в целом не позволяют предполагать подобный исход.
Источник http://vrpb.net/postindustrial-economy-part-4/
0
Сообщить
