Постиндустриальная экономика, часть 2 (Евгений Гильбо)
1 сообщение
№1
tmn855
24.01.2015 07:53
Социальная структура постиндустриального общества
Становление постиндустриального общества характеризуется вовсе не разительными количественными изменениями в структуре производства и инвестиций, а возникновением принципиально новой социальной структуры. Правящий класс капиталистического общества, власть которого основывалась на собственности на материальные активы, уступает свое место новому правящему классу.
Этот процесс был смутно осознан еще в 60-е годы и обсуждался в западной социологии в форме идеи класса управляющих, а в марксистской – в форме критики буржуазных учений о перерождении капитализма. В конце 90-х годов его уже определенно наметил В.Иноземцев, впервые назвав вещи своими именами.
Прежде всего это выразилось в характере распределения богатства и доходов в обществах, где начался постиндустриальный переворот. С одной стороны идет сокращение доли доходов, достающихся индустриальным классам. Сокращается как заработная плата индустриальных рабочих и специалистов, так и относительные доходы акционеров. При этом перераспределение доходов в пользу нового класса становится все более зримым. Растут доходы как работников и индивидуальных предпринимателей, строящих бизнес на реализации специфических креативных и информационных возможностей, так и менеджеров высшего класса.
В индустриальном обществе большую часть доходов присваивали владельцы капитала, а меньшая доставалась индустриальным работникам в меру их организованности и состояния рынка труда. В постиндустриальном обществе их присваивают менеджеры, в полном соответствии с классической теорией о “революции управляющих”. Правда то, что казалось революцией в 70-е выглядит крайне бледно в сравнении с перераспределением доходов в 90-е годы.
Менеджеры сумели осуществить это перераспределение потому, что оказались впереди процесса постиндустриализации, вовремя сделав ставку на специфическое суперобразование. Более 60 процентов из них окончили колледжи, имеют степень бакалавра или доктора, причем 40 процентов – в области экономики и финансов или в юриспруденции. Но главное – они показали удивительную склонность к обучению в процессе всей своей карьеры, максимально инвестируя в него. В результате они стали носителями уникального знания о рыночной стратегии компании и ее задачах.
Результатом стало быстрое повышение их доходов сравнительно со средним уровнем по стране. Они выросли с $35 на $1, зарабатывавшийся рабочим в 1974 году, до $120 в 1990-м, $225 в 1994-м, $400 в 1997. Постиндустриальные специалисты-менеджеры оправдывают эти затраты. На протяжении периода, когда Кока-Колой руководил Р.Гойзуета, капитализация компании росла на 25 процентов в год, а ее рыночная цена увеличилась с 4 млрд. долл. в 1981 году до 150 млрд. долл. в 1997-м.
Новая реальность заключается в том, что власть должна выражаться не только через авторитет руководства, но и через специфические знания и опыт, креативную мотивацию. Там, где этим законом пренебрегают, бизнес очень быстро оказывается на обочине постиндустриальной цивилизации. Национальные культуры, не осознавшие этого фактора, немедленно впадают в нищету, а страны и государства в течение нескольких лет оказываются нищей периферией глобальной экономики, по сути дотируемой ее ядром.
Примером здесь может стать крах российского правящего класса и общества в целом в 90-е годы. Сохранив характерную для индустриальной эпохи так называемую “рыночную” ориентацию, мотивацию смитовского homo oeconomicus, эта элита в течение десятилетия инвестировала свои капиталы в соответствии с крайне архаическими, индустриальными и доиндустриальными приоритетами. Большая часть вывезенных из России инвестиционных ресурсов ($700 млрд.) была вложена в недвижимость (70%) или индустриальные проекты (10%), направлена на спекулятивные портфельные инвестиции или просто депонирована на банковском депозите.
Внутри страны основными приоритетами стали передел материальных активов и индустриальных производств, систем первичного сектора (Газпром, нефтяные компании), или на границе первичного и вторичного (черная и цветная металлургия). Все эти бизнесы сегодня имеют отрицательную рентабельность в мировой системе издержек, а доходы их владельцев формируются за счет проедания основных фондов, занижении платы за ресурсы и заработной платы.
Интересно, что реальные капиталы, контролируемые этой элитой составляют на пороге XXI века крайне незначительные объемы. Капиталы Березовского, Абрамовича, Алекперова, Черномырдина и других оцениваются сегодня в суммы порядка $500 млн., следующих за ними 20 капиталистов – в суммы $300-$500 млн., а следующих 50 – в суммы $150-$300. Надо учесть к тому же, что это стоимость контролируемых ресурсов, обладающих различной ликвидностью, а не собственно ликвидный капитал.
Сколь комичными выглядят эти масштабы, когда ведущие менеджеры постиндустриального ядра имеют зарплату (!), превыщающую $1 миллиард. Если в 1994 году такую зарплату получал лишь Сорос, как директор ряда инвестиционных фондов, то в 2000 она уже не является уникальным явлением в среде высшего менеджмента. Не являются редкостным исключением и зарплаты в десятки миллионов для ведущих трейдеров, консультантов и аналитиков, миллионные зарплаты программистов.
Наряду с новым правящим классом формируется и класс отчужденный, класс новых пауперов. Проблема имущественного неравенства при переходе к постиндустриальному обществу стоит также остро, как и в период становления общества индустриального. Идет фактическая пауперизация, люмпенизация лиц, квалификация которых в новых условиях обесценивается абсолютно. При этом доходы лиц, осознавших реалии новой эпохи, из которых формируется новый правящий класс, растут с неимоверной быстротой.
Становление постиндустриального мира порождает новый тип социального расслоения в рамках его ядра. Обнищание среднего американского работника, а в перспективе – ординарного работника и в других странах, вызваны его неспособностью к деятельности креативного характера, требующую творческих подходов и неординарных решений.
В постиндустриальном обществе лишь образование дает необходимую гарантию, что семья не окажется в нищете. Уже сегодня доля белых американцев с дипломом колледжа, находящихся сегодня по разным причинам ниже черты бедности, составляет около 2%, а негров – менее 4%. У лиц с неполным средним образованием 31% нищих белых и 51% нищих негров!
В середине 90-х годов в США зависимость нормы безработицы от уровня образования стала крайне очевидной и резкой. Доля безработных среди выпускников колледжа и лиц, не имеющих полного среднего образования, в Канаде (7,3% против 14,3%) и Франции (6,8% и 14,7%) отличалась почти вдвое. В США разрыв достиг четырех раз (3,2% против 12,6%). К началу 90-х годов только 59% лиц без полного среднего образования были заняты на постоянной основе. Выпускники колледжей, будучи уволены, на 18% чаще, чем работники со средним образованием, вновь трудоустраивались с прежним уровнем заработной платы. Для последних потери в доходах на новом месте работы составляли в среднем 5%-7%.
Фактор образования определяет социальное положение человека с высочайшей корреляцией. С 1985 по 1995 год отношение средней заработной платы лиц, имеющих высшее образование или ученую степень, к средним доходам выпускников школ выросло в США более чем на 25 процентов и продолжает расти.
Неизбежно зреет социальный протест нового пролетариата против высшего класса, образованности и образования вообще.
Динамика постиндустриального общества – первый этап
Становление постиндустриального общества началось в 90-е годы. К этому времени окончательно сформировались предпосылки для того, чтобы знания заняли свое уникальное место в производственном процессе. Революция в сфере связи и обработки информации качественно изменила характер доступа к ней, резко увеличила производительность труда в сфере сбора и обработки информации, выкинула на свалку истории множество архаичных промежуточных форм, а с ними и традиционных малопроизводительных информационных технологий.
В этих условиях изменился характер мотивации хозяйствующих субъектов. Традиционные ориентиры стали размываться уже в конце индустриальной эпохи, на этапе так называемого “нового индустриального общества”, когда стало все ярче проявляться преобладание третичного сектора.
На протяжении последней трети XX века в США, лидере постиндустриального развития, 9 из 10 вновь созданных рабочих мест были созданы в бесприбыльном секторе экономики. Очевидно, при оценке эффективности инвестирования в эти проекты принимались во внимание менее определенные и более комплексные характеристики, нежели дивиденды на вложенный капитал.
Если мы приглядимся к ситуации на высокотехнологических рынках в США и (менее пока развитых) в Германии и Франции, то увидим, что капитализация котирующихся там фондов мало коррелирует с их прибыльностью и даже с ожидаемой прибыльностью. Очевидно, инвесторы ждут от своих инвестиций несколько иной отдачи, чем прибыль. Аналогичные процессы наблюдаются в Японии.
Это изменение мотивации неслучайно. Производству стал необходим не столько образованный или информированный работник, сколько креативный деятель, творец, умеющий привносить в каждый процесс нечто новое, из известного извлекать нечто, ранее не существовавшее. Личность такого типа качественно отличается от господствовавшего в индустриальном обществе типа. Это качественное отличие лежит в сфере мотивации.
Креативная мотивация стала главным признаком принадлежности к новому господствующему классу. Успех в постиндустриальной среде способствует людям, имеющим креативную, а не накопительскую мотивацию. Креативные ценности активно укореняются в сознании элиты постиндустриального ядра современной цивилизации.
На рубеже тысячелетий наблюдается все более быстрый рост креативно мотивированного класса современного общества, в который перерождается будет перерождаться прежняя элита индустриального мира. Р.Гернштейн и Ч.Мюррей констатируют, что вне зависимости от состоятельности их родителей, людей, принадлежащих к этой группе, с радостью принимают в лучшие колледжи, затем в лучшие университеты, дающие возможность получить степень магистра и более высокие ученые степени.
Закончив образование, они успешно строят карьеру, которая позволяет им реализовать свои способности и добиться уважения. Достигнув зрелости, эти счастливчики, как правило, имеют доход, выражающийся шестизначным числом. На них работает технология, расширяя их возможности для выбора и повышая степень их свободы, предоставляя в их распоряжение невиданные ресурсы, позволяя им заниматься тем, чем им нравится.
По мере того, как жизнь осыпает их этими благами, они начинают тяготеть друг к другу, получая, благодаря своему богатству и техническим средствам, все более широкие возможности совместной работы и тесного общения в полной изоляции от всех остальных.
Нынешний правящий класс плавно перетекает в постиндустриальный по мере смены поколений, в то время как представителей правящего класса, сохранивших мотивацию homo oeconomicus, ждет деклассирование по образцу представителей правящих классов феодального общества, не вписавшихся в индустриальное на этапе его становления. Правда, сегодня этот процесс идет быстрее.
В 1991 году около половины студентов ведущих университетов США были детьми родителей, чей доход превышал 100 тыс. долл. Если в 1980 году среди выпускников колледжей с четырехгодичным сроком обучения только 30 процентов происходили из семей, чей доход превышал 67 тыс. долл., то сегодня это число возросло до 80 процентов.
Дело здесь не в финансовых возможностях. Богатые американские семьи всегда в достатке имели финансовые ресурсы, необходимые для оплаты обучения своих отпрысков в колледжах, но такого явления ранее не наблюдалось. Причиной здесь является изменение мотивации, умение элиты адаптироваться к реалиям постиндустриального мира, где богатство и власть будет базироваться на обладании не материальными ресурсами, а специфической формой капитала – уникальными знаниями и способностями.
Новый правящий класс уже сегодня в постиндустриальном ядре контролирует почти весь конечный продукт современного материального производства и процесс создания высоких технологий. Конкуренция индустриального типа и производство, которое может обойтись без новых технологических достижений, сохраняются сегодня почти исключительно в сфере примитивных массовых услуг. Туда стекается низкоквалифицированная рабочая сила, не будучи в состоянии конкурировать с образованными работниками в других отраслях.
Постиндустриальная активность оказалась несовместимой с классической мотивацией человека постиндустриальной эпохи. Адекватная индустриальной цивилизации модель поведения, описанная Адамом Смитом как Homo oeconomicus, и лежащая в основе так называемой рыночной экономики, потеряла свою адекватность реальности. Тип поведения, социальная интеграция которого порождает индустриальное общество стал несовместим с экономическим и социальным успехом в новых условиях.
Экономическая теория Адама Смита, в основе которой лежит модель Homo oeconomicus, потеряла всякую связь с новой реальностью. Столь же неадекватными новым реалиям стали и другие теории, использующие эту модель поведения или близкие модели мотивации.
На практике лица с мотивацией homo oeconomicus оказались первыми кандидатами в пауперы вне зависимости от имущественного положения накануне становления постиндустриальной цивилизации, и уж во всяком случае этот процесс будет иметь место во втором поколении. Пренебрежение инвестициями в образование, отсутствие мотивации к креативной деятельности, стремление к накопительству обесценивающихся материальных активов делает homo oeconomicus антиадаптивным к требованиям нового характера производства, обрекает на неизбежность работы или бизнеса в первичном и вторичном секторах экономики, фактически убыточных и дотируемых в постиндустриальном мире.
Все это влечет резкий рост имущественного неравенства на первом этапе становления постиндустриального общества. Неравенство в имуществе и доходах в странах постиндустриального ядра обнаружила в 80-е и особенно 90-е годы резкий рост. Homo oeсonomicus во всем мире нищает, продолжая упорно играть по рыночным законам и сохранять рыночную, вещественно-материальную мотивацию.
В странах постиндустриального ядра имеет место интенсивный процесс падения доходов малоквалифицированных работников и все большего вытеснения их роботами, автоматами и системами автоматической обработки данных из процесса производства. С ростом систем искусственного интеллекта, основанных на технологиях типа логического программирования, становление экспертных систем нового типа ляжет в основу аналогичного процесса для высокообразованных лиц некреативного характера труда.
Падение доходов, безработица и деклассирование лиц с некреативной мотивацией является перманентным процессом с нарастающей интенсивностью. В ядре постиндустриального мира в перспективе не остается места для homo oeconomicus и его “научных” руководителей из числа последователей Адама Смита.
Одновременно этот процесс затрагивает и представителей правящего класса, сохранивших индустриальную мотивацию. Их имущество резко обесценивается, относительная стоимость материальных объектов снижается с нарастающей скоростью. Обороты компании из одного человека с материальным капиталом стоимостью не более $10000-$15000, работающей в постиндустриальном секторе производства, могут достигать миллионов и даже десятков миллионов долларов, а прибыль – тысяч процентов, не будучи при этом основной целью деятельности компании. Приобретение объектов недвижимости для такой компании перестает быть существенной проблемой, а их стоимость малозаметна в сравнении с инвестициями в нематериальные активы.
Все это остается за пределами миропонимания homo oeconomicus, который способен воспринимать лишь традиционные ориентиры. Его адаптивность падает, его имущественное положение становится все менее прочным, его статус сокращается в разы пропорционально росту нематериальной составляющей в национальном богатстве.
Геополитический аспект постиндустриализации
За пределами постиндустриального ядра этот процесс также имеет место. Здесь он усугубляется тем, что сохраняется подавляющее преобладание старой мотивации, ее сохраняет и правящий класс, ведущий себя как коллективный homo oeconomicus, паранойяльно веруя в архаичные стереотипы “рыночной экономики” и традиционного капитализма. Люди с креативной ориентацией часто лишены возможности реализовать свою специфическую квалификацию, либо реализуют ее во внешней среде, в ядре постиндустриальной цивилизации, где осуществляют обмен своей продукцией через посредство новых информационных и обменных технологий.
Здесь процесс замещения индустриальной элиты новой постиндустриальной находится в самом зародыше. Господство мотивации Homo oeconomicus в национальном масштабе ставит общества индустриальной периферии глобальной постиндустриальной экономики в положение, схожее с положением индивидуумов с этим типом мотивации в обществах постиндустриального ядра.
Специализируясь на первичном и вторичном секторах экономики, эти общества имеют в принципе убыточную экономику. Первичный сектор дотируется в странах постиндустриального ядра в форме дотаций конкретным производителям. В глобальном плане постиндустриальное ядро сегодня осуществляет дотирование аграрных обществ и сырьевых придатков в форме прямых дотаций и льготных кредитов, возвращения которых никто не предполагает, и которые используются для политического контроля поведения должников.
Этот объем дотаций недостаточен, так как дотируется по существу только правящий класс и само существование государства, не имеющего в силу убыточности экономики достаточной ресурсной базы. Дотирование населения невозможно в силу характера государственности и нравов в этих обществах, да такая цель и не ставится. Убыточность экономики компенсируется в таких обществах снижением издержек на рабочую силу, что и формирует в них уровень жизни, часто уступающий в десятки раз уровню жизни стран постиндустриального ядра.
Иногда возникает необходимость в натуральных формах дотирования этих экономик. В наиболее коррумпированных странах типа Эфиопии и Сомали, где принципиально невозможна доставка продовольствия населению по цивилизованным каналам, его приходится сбрасывать с самолетов и вертолетов. В немного менее коррумпированных странах типа России, оказывается достаточным бесплатно передавать несколько миллионов тонн зерна государству, чтобы то осуществило его продажу населению за деньги, которые уже разворовываются чиновниками с мотивацией homo oeconomicus.
Становление постиндустриального характера экономики ядра усиливает этот разрыв. В 90-е годы он вырос между США и странами, где в экономике преобладает первичный сектор, в 3 раза.
Даже в рамках самого ядра между лидером – США – и странами с запаздывающим на три-шесть лет становлением постиндустриального общества нарастает существенный разрыв. На протяжении 90-х годов индустриальная экономика Японии стагнировала, пережив острый кризис, в котором проявился крах инвестиционной стратегии homo oeconomicus, неоправданно инвестировавших в основные фонды и недвижимость, которая обесценилась в несколько раз.
В Европе кризиса, подобного Японскому, не было в силу изначально более адекватной стратегии инвестиций, но экономический застой по образцу американских 80-х во второй половине 90-х годов показался во весь рост. За это время европейские валюты потеряли 40% стоимости относительно доллара.
Еще более грустные процессы характеризуют ситуацию в странах, ориентированных на вторичный сектор экономики, то есть индустриальных странах. Особенно хорошо это видно на примере азиатских мобилизационных и полумобилизационных проектов, столь хорошо себя зарекомендовавших на этапе догоняющего индустриального развития.
На последнем этапе индустриального развития разрыв в уровне производства и уровне жизни “новых индустриальных стран” показывал устойчивый относительный рост в сравнении с аналогичными показателями стран ОЭСР. Темпы экономического роста в них неизменно превышали темпы роста в ОЭСР. Прибыльность инвестиций была существенно выше, чем на рынках ОЭСР.
В 90-е годы этот процесс сменился на прямо противоположный. Цены на продукцию этих стран пережили относительное, а в конце 1996 года и абсолютное падение. В 1997 году убыточность их экономики обрела явные очертания в форме валютного и фондового краха. Только снижение уровня жизни позволило вернуть формальную прибыльность бизнесу в этих странах. На самом деле доходы элиты в убыточных индустриальных экономиках сегодня складываются именно за счет занижения уровня жизни остальных групп населения, а государства находятся на той или иной форме дотации у постиндустриального ядра.
Поскольку процесс падения доходов в индустриальном секторе перманентен, кризисы типа имевшего место в 1997-98 годах для индустриальных обществ неизбежны, а выходом из них каждый раз будет очередное снижение уровня жизни занятых в индустриальном секторе.
Новации в характере процессов обмена
Обмен в рамках новой экономики приобретает специфическую дифференциацию. Цена на новый постиндустриальный продукт определяется спросом в пределах достаточно узких социальных групп. Постиндустриальные компании по большей части не ставят себе цель завоевывать массовый рынок, а действуют на узком пространстве статусного потребления. Здесь исчезает даже монопольная форма конкуренции, регулирование все более определяется частными договоренностями, открывается возможность для злоупотреблений типа картельных, но она как правило не реализуется в силу креативной ориентации продавца, заинтересованного в кооперации с потребителем и другими производителями примерно в равной мере.
Новый правящий класс предоставляет в распоряжение общества ресурс, характеризующийся высокой редкостью и избирательностью. Он получает возможность перераспределять в свою пользу все возрастающую долю общественного богатства, не основывая свои действия на принципе монополии.
Старые формы организации процессов обмена исчезают вместе с homo oekonomicus. Бем-Баверковский торг становится невозможным в условиях, когда обе стороны интересует несравненно более широкий, нежели цена, набор ориентиров, многие из которых практически несводимы к количественным оценкам. Исчезновение четких количественных ориентиров делает невозможным процесс саморегуляции по единственной переменной в форме отрицательной обратной связи, сформулированный Смитом как закон “невидимой руки”. Отсутствие массовизации процесса, его уникализация делает невозможным проявление стохастических закономерностей, через которые проявляются законы рынка.
Рыночная модель обмена становится принципиально неадекватной новой постиндустриальной экономике. Рыночная экономика уходит в прошлое вместе с индустриальной эпохой и мастодонтами ее экономической мысли. Такие модели, как свободный рынок, олигополия и монополия, основанные на мотивационной модели homo oeconomicus, не могут описывать новых реалий даже приблизительно.
Получение прибыли перестает быть главным и тем более единственным мотивом активности, заменяясь более широким и менее определенным, несводимым к количественным показателям набором критериев. Инвестиционный процесс в этих отраслях менее всего имеет в виду прибыль как главный ориентир, чаще преследуя качественные цели.
В США в 90-е годы этот процесс идет с таким опережением, что может повлечь серьезный кризис в силу того, что экономика в целом не утратила еще индустриального характера. Но это будет кризис именно индустриальной экономики, жестокие похороны старого мира, кризисное и поэтому нежелательное ускоренное становления постиндустриального строя.
Сегодня инвестирование в постиндустриальные проекты практически не коррелирует с их текущей и даже перспективной прибылью. Биржа NASDAQ во второй половине 90-х демонстрирует ориентацию на принципиально иные критерии инвестирования, вызывающие ужас у аналитиков-“рыночников” своей кажущейся нелогичностью и непредсказуемостью. Подойдя к пределу адекватности своих теоретических построений, эти господа сочиняют несусветную чушь, пытаясь свести мотивацию участников рынка к традиционной для своей теории, или наоборот намекают, что обладатели миллиардных капиталов, оперирующие на этом рынке, утратили психическое здоровье и вменяемость.
На самом деле характер мотивации игроков NASDAQ давно вышел за пределы мотивации homo oekonomicus, и их поведение невозможно описать рыночными моделями, за которые мастодонты индустриальной эры, хвалители Смита и проповедники “рыночной экономики”, все еще получают окончательно себя дискредитировавшие Нобелевские премии по экономике. Стоящее за ними старшее поколение правящего класса, стоящее одной ногой в могиле, ведет арьергардные бои на рынках индустриальных и спекулятивных портфельных инвестиций, с завистью и непонимание глядя на тысячепроцентные прибыли игроков NASDAQ, сделанные на росте курса между делом, в рамках игры, целью которой они не являлись.
Постиндустриальный инвестиционный процесс
В условиях, когда мотивы экономической активности меняются, а традиционные ориентиры инвестирования исчезают, необходим новый тип инвестиционного процесса, более адекватным новым реалиям. Он стал складываться на Западе уже на этапе “нового индустриального общества” последней трети прошлого века. Сложившись, как механизм инвестирования в сфере высоких технологий, он оказался вполне адекватным новой индустриальной эпохе.
Этот механизм получил название венчурного или рискового финансирования.
Такое название сложилось исторически в силу того, что инвестирование в эту сферу при всей своей очевидной перспективности и потенциальной сверхприбыльности представлялось крайне рискованным. Исход реализации проекта был непредсказуем. В силу этого вероятность получения прибыли равнялась нескольким процентам, а то и долям процента, зато норма прибыли в случае удачи достигала тысяч и сотен тысяч процентов.
Понятно, что гарантировать окупаемость проектов можно было лишь в случае одновременного инвестирования в статистически значимое количество проектов, на котором вероятность реализовавывалась точно и суммарная прибыльность инвестиций по всей совокупности проектов становилась предсказуемой. На этой базе сложились мощные венчурные фонды, которые осуществляют инвестирование в новации по принципу “каждому по потребности, от каждого – по способности”.
На самом деле такой метод финансирования является не рисковым, а как раз вполне стабильным и разумным. Поэтому правильнее было бы назвать его стохастическим методом финансирования, так как прибыль в нем становится предсказуемой на статистически значимой выборке, вне зависимости от проявления статистического закона в каждом отдельном случае. Однако, имея это в виду, мы все же сохраним традиционный термин.
Доля инвестиций, осуществляемых по этому принципу, неуклонно и быстро возрастает на протяжении последних десятилетий. Если в 60-е и 70-е годы такое финансирование еще могло казаться экзотикой и не приниматься во внимание при анализе экономики в целом, то в 90-е годы оно обеспечивало уже большую часть прироста национального продукта США и значительную часть прироста в других странах постиндустриального ядра.
Венчурное финансирование имеет свои ограничения. Масштабы инвестиций становятся все больше, в венчурном финансировании нуждаются все более капиталоемкие проекты. В этих условиях осуществлять инвестиционный процесс на статистически значимой совокупности проектов могут лишь инвестиционные структуры, обладающие финансовыми ресурсами, достигающими сотен миллиардов долларов.
В США таких структур может быть и существует несколько, в связи с чем о монополизации венчурного рынка говорить пока не приходится. Но в странах с меньшим объемом экономики осуществлять такой процесс могут лишь фонды, сосредоточившие инвестиционные ресурсы в национальном масштабе. Для этих стран на повестку дня встает вопрос о мобилизационном характере экономики, когда государство оказывается монопольным инвестором или страхователем инвестиций. Для стран поменьше развитие постиндустриального сектора оказывается возможным лишь в рамках полной зависимости от транснациональных инвестиционных фондов.
Идущая сейчас экономическая интеграция в рамках макрорегионов не в последнюю очередь стимулируется именно потребностями в обобществлении инвестиционных ресурсов, их перестраховании в транснациональном масштабе. Интеграция в рамках ЕС неизбежна для большинства небольших европейских стран, так как альтернативой для них является абсолютная зависимость от инвестиционных систем Франции, Германии или США.
Источник http://vrpb.net/postindustrial-economy-part-2/
Становление постиндустриального общества характеризуется вовсе не разительными количественными изменениями в структуре производства и инвестиций, а возникновением принципиально новой социальной структуры. Правящий класс капиталистического общества, власть которого основывалась на собственности на материальные активы, уступает свое место новому правящему классу.
Этот процесс был смутно осознан еще в 60-е годы и обсуждался в западной социологии в форме идеи класса управляющих, а в марксистской – в форме критики буржуазных учений о перерождении капитализма. В конце 90-х годов его уже определенно наметил В.Иноземцев, впервые назвав вещи своими именами.
Прежде всего это выразилось в характере распределения богатства и доходов в обществах, где начался постиндустриальный переворот. С одной стороны идет сокращение доли доходов, достающихся индустриальным классам. Сокращается как заработная плата индустриальных рабочих и специалистов, так и относительные доходы акционеров. При этом перераспределение доходов в пользу нового класса становится все более зримым. Растут доходы как работников и индивидуальных предпринимателей, строящих бизнес на реализации специфических креативных и информационных возможностей, так и менеджеров высшего класса.
В индустриальном обществе большую часть доходов присваивали владельцы капитала, а меньшая доставалась индустриальным работникам в меру их организованности и состояния рынка труда. В постиндустриальном обществе их присваивают менеджеры, в полном соответствии с классической теорией о “революции управляющих”. Правда то, что казалось революцией в 70-е выглядит крайне бледно в сравнении с перераспределением доходов в 90-е годы.
Менеджеры сумели осуществить это перераспределение потому, что оказались впереди процесса постиндустриализации, вовремя сделав ставку на специфическое суперобразование. Более 60 процентов из них окончили колледжи, имеют степень бакалавра или доктора, причем 40 процентов – в области экономики и финансов или в юриспруденции. Но главное – они показали удивительную склонность к обучению в процессе всей своей карьеры, максимально инвестируя в него. В результате они стали носителями уникального знания о рыночной стратегии компании и ее задачах.
Результатом стало быстрое повышение их доходов сравнительно со средним уровнем по стране. Они выросли с $35 на $1, зарабатывавшийся рабочим в 1974 году, до $120 в 1990-м, $225 в 1994-м, $400 в 1997. Постиндустриальные специалисты-менеджеры оправдывают эти затраты. На протяжении периода, когда Кока-Колой руководил Р.Гойзуета, капитализация компании росла на 25 процентов в год, а ее рыночная цена увеличилась с 4 млрд. долл. в 1981 году до 150 млрд. долл. в 1997-м.
Новая реальность заключается в том, что власть должна выражаться не только через авторитет руководства, но и через специфические знания и опыт, креативную мотивацию. Там, где этим законом пренебрегают, бизнес очень быстро оказывается на обочине постиндустриальной цивилизации. Национальные культуры, не осознавшие этого фактора, немедленно впадают в нищету, а страны и государства в течение нескольких лет оказываются нищей периферией глобальной экономики, по сути дотируемой ее ядром.
Примером здесь может стать крах российского правящего класса и общества в целом в 90-е годы. Сохранив характерную для индустриальной эпохи так называемую “рыночную” ориентацию, мотивацию смитовского homo oeconomicus, эта элита в течение десятилетия инвестировала свои капиталы в соответствии с крайне архаическими, индустриальными и доиндустриальными приоритетами. Большая часть вывезенных из России инвестиционных ресурсов ($700 млрд.) была вложена в недвижимость (70%) или индустриальные проекты (10%), направлена на спекулятивные портфельные инвестиции или просто депонирована на банковском депозите.
Внутри страны основными приоритетами стали передел материальных активов и индустриальных производств, систем первичного сектора (Газпром, нефтяные компании), или на границе первичного и вторичного (черная и цветная металлургия). Все эти бизнесы сегодня имеют отрицательную рентабельность в мировой системе издержек, а доходы их владельцев формируются за счет проедания основных фондов, занижении платы за ресурсы и заработной платы.
Интересно, что реальные капиталы, контролируемые этой элитой составляют на пороге XXI века крайне незначительные объемы. Капиталы Березовского, Абрамовича, Алекперова, Черномырдина и других оцениваются сегодня в суммы порядка $500 млн., следующих за ними 20 капиталистов – в суммы $300-$500 млн., а следующих 50 – в суммы $150-$300. Надо учесть к тому же, что это стоимость контролируемых ресурсов, обладающих различной ликвидностью, а не собственно ликвидный капитал.
Сколь комичными выглядят эти масштабы, когда ведущие менеджеры постиндустриального ядра имеют зарплату (!), превыщающую $1 миллиард. Если в 1994 году такую зарплату получал лишь Сорос, как директор ряда инвестиционных фондов, то в 2000 она уже не является уникальным явлением в среде высшего менеджмента. Не являются редкостным исключением и зарплаты в десятки миллионов для ведущих трейдеров, консультантов и аналитиков, миллионные зарплаты программистов.
Наряду с новым правящим классом формируется и класс отчужденный, класс новых пауперов. Проблема имущественного неравенства при переходе к постиндустриальному обществу стоит также остро, как и в период становления общества индустриального. Идет фактическая пауперизация, люмпенизация лиц, квалификация которых в новых условиях обесценивается абсолютно. При этом доходы лиц, осознавших реалии новой эпохи, из которых формируется новый правящий класс, растут с неимоверной быстротой.
Становление постиндустриального мира порождает новый тип социального расслоения в рамках его ядра. Обнищание среднего американского работника, а в перспективе – ординарного работника и в других странах, вызваны его неспособностью к деятельности креативного характера, требующую творческих подходов и неординарных решений.
В постиндустриальном обществе лишь образование дает необходимую гарантию, что семья не окажется в нищете. Уже сегодня доля белых американцев с дипломом колледжа, находящихся сегодня по разным причинам ниже черты бедности, составляет около 2%, а негров – менее 4%. У лиц с неполным средним образованием 31% нищих белых и 51% нищих негров!
В середине 90-х годов в США зависимость нормы безработицы от уровня образования стала крайне очевидной и резкой. Доля безработных среди выпускников колледжа и лиц, не имеющих полного среднего образования, в Канаде (7,3% против 14,3%) и Франции (6,8% и 14,7%) отличалась почти вдвое. В США разрыв достиг четырех раз (3,2% против 12,6%). К началу 90-х годов только 59% лиц без полного среднего образования были заняты на постоянной основе. Выпускники колледжей, будучи уволены, на 18% чаще, чем работники со средним образованием, вновь трудоустраивались с прежним уровнем заработной платы. Для последних потери в доходах на новом месте работы составляли в среднем 5%-7%.
Фактор образования определяет социальное положение человека с высочайшей корреляцией. С 1985 по 1995 год отношение средней заработной платы лиц, имеющих высшее образование или ученую степень, к средним доходам выпускников школ выросло в США более чем на 25 процентов и продолжает расти.
Неизбежно зреет социальный протест нового пролетариата против высшего класса, образованности и образования вообще.
Динамика постиндустриального общества – первый этап
Становление постиндустриального общества началось в 90-е годы. К этому времени окончательно сформировались предпосылки для того, чтобы знания заняли свое уникальное место в производственном процессе. Революция в сфере связи и обработки информации качественно изменила характер доступа к ней, резко увеличила производительность труда в сфере сбора и обработки информации, выкинула на свалку истории множество архаичных промежуточных форм, а с ними и традиционных малопроизводительных информационных технологий.
В этих условиях изменился характер мотивации хозяйствующих субъектов. Традиционные ориентиры стали размываться уже в конце индустриальной эпохи, на этапе так называемого “нового индустриального общества”, когда стало все ярче проявляться преобладание третичного сектора.
На протяжении последней трети XX века в США, лидере постиндустриального развития, 9 из 10 вновь созданных рабочих мест были созданы в бесприбыльном секторе экономики. Очевидно, при оценке эффективности инвестирования в эти проекты принимались во внимание менее определенные и более комплексные характеристики, нежели дивиденды на вложенный капитал.
Если мы приглядимся к ситуации на высокотехнологических рынках в США и (менее пока развитых) в Германии и Франции, то увидим, что капитализация котирующихся там фондов мало коррелирует с их прибыльностью и даже с ожидаемой прибыльностью. Очевидно, инвесторы ждут от своих инвестиций несколько иной отдачи, чем прибыль. Аналогичные процессы наблюдаются в Японии.
Это изменение мотивации неслучайно. Производству стал необходим не столько образованный или информированный работник, сколько креативный деятель, творец, умеющий привносить в каждый процесс нечто новое, из известного извлекать нечто, ранее не существовавшее. Личность такого типа качественно отличается от господствовавшего в индустриальном обществе типа. Это качественное отличие лежит в сфере мотивации.
Креативная мотивация стала главным признаком принадлежности к новому господствующему классу. Успех в постиндустриальной среде способствует людям, имеющим креативную, а не накопительскую мотивацию. Креативные ценности активно укореняются в сознании элиты постиндустриального ядра современной цивилизации.
На рубеже тысячелетий наблюдается все более быстрый рост креативно мотивированного класса современного общества, в который перерождается будет перерождаться прежняя элита индустриального мира. Р.Гернштейн и Ч.Мюррей констатируют, что вне зависимости от состоятельности их родителей, людей, принадлежащих к этой группе, с радостью принимают в лучшие колледжи, затем в лучшие университеты, дающие возможность получить степень магистра и более высокие ученые степени.
Закончив образование, они успешно строят карьеру, которая позволяет им реализовать свои способности и добиться уважения. Достигнув зрелости, эти счастливчики, как правило, имеют доход, выражающийся шестизначным числом. На них работает технология, расширяя их возможности для выбора и повышая степень их свободы, предоставляя в их распоряжение невиданные ресурсы, позволяя им заниматься тем, чем им нравится.
По мере того, как жизнь осыпает их этими благами, они начинают тяготеть друг к другу, получая, благодаря своему богатству и техническим средствам, все более широкие возможности совместной работы и тесного общения в полной изоляции от всех остальных.
Нынешний правящий класс плавно перетекает в постиндустриальный по мере смены поколений, в то время как представителей правящего класса, сохранивших мотивацию homo oeconomicus, ждет деклассирование по образцу представителей правящих классов феодального общества, не вписавшихся в индустриальное на этапе его становления. Правда, сегодня этот процесс идет быстрее.
В 1991 году около половины студентов ведущих университетов США были детьми родителей, чей доход превышал 100 тыс. долл. Если в 1980 году среди выпускников колледжей с четырехгодичным сроком обучения только 30 процентов происходили из семей, чей доход превышал 67 тыс. долл., то сегодня это число возросло до 80 процентов.
Дело здесь не в финансовых возможностях. Богатые американские семьи всегда в достатке имели финансовые ресурсы, необходимые для оплаты обучения своих отпрысков в колледжах, но такого явления ранее не наблюдалось. Причиной здесь является изменение мотивации, умение элиты адаптироваться к реалиям постиндустриального мира, где богатство и власть будет базироваться на обладании не материальными ресурсами, а специфической формой капитала – уникальными знаниями и способностями.
Новый правящий класс уже сегодня в постиндустриальном ядре контролирует почти весь конечный продукт современного материального производства и процесс создания высоких технологий. Конкуренция индустриального типа и производство, которое может обойтись без новых технологических достижений, сохраняются сегодня почти исключительно в сфере примитивных массовых услуг. Туда стекается низкоквалифицированная рабочая сила, не будучи в состоянии конкурировать с образованными работниками в других отраслях.
Постиндустриальная активность оказалась несовместимой с классической мотивацией человека постиндустриальной эпохи. Адекватная индустриальной цивилизации модель поведения, описанная Адамом Смитом как Homo oeconomicus, и лежащая в основе так называемой рыночной экономики, потеряла свою адекватность реальности. Тип поведения, социальная интеграция которого порождает индустриальное общество стал несовместим с экономическим и социальным успехом в новых условиях.
Экономическая теория Адама Смита, в основе которой лежит модель Homo oeconomicus, потеряла всякую связь с новой реальностью. Столь же неадекватными новым реалиям стали и другие теории, использующие эту модель поведения или близкие модели мотивации.
На практике лица с мотивацией homo oeconomicus оказались первыми кандидатами в пауперы вне зависимости от имущественного положения накануне становления постиндустриальной цивилизации, и уж во всяком случае этот процесс будет иметь место во втором поколении. Пренебрежение инвестициями в образование, отсутствие мотивации к креативной деятельности, стремление к накопительству обесценивающихся материальных активов делает homo oeconomicus антиадаптивным к требованиям нового характера производства, обрекает на неизбежность работы или бизнеса в первичном и вторичном секторах экономики, фактически убыточных и дотируемых в постиндустриальном мире.
Все это влечет резкий рост имущественного неравенства на первом этапе становления постиндустриального общества. Неравенство в имуществе и доходах в странах постиндустриального ядра обнаружила в 80-е и особенно 90-е годы резкий рост. Homo oeсonomicus во всем мире нищает, продолжая упорно играть по рыночным законам и сохранять рыночную, вещественно-материальную мотивацию.
В странах постиндустриального ядра имеет место интенсивный процесс падения доходов малоквалифицированных работников и все большего вытеснения их роботами, автоматами и системами автоматической обработки данных из процесса производства. С ростом систем искусственного интеллекта, основанных на технологиях типа логического программирования, становление экспертных систем нового типа ляжет в основу аналогичного процесса для высокообразованных лиц некреативного характера труда.
Падение доходов, безработица и деклассирование лиц с некреативной мотивацией является перманентным процессом с нарастающей интенсивностью. В ядре постиндустриального мира в перспективе не остается места для homo oeconomicus и его “научных” руководителей из числа последователей Адама Смита.
Одновременно этот процесс затрагивает и представителей правящего класса, сохранивших индустриальную мотивацию. Их имущество резко обесценивается, относительная стоимость материальных объектов снижается с нарастающей скоростью. Обороты компании из одного человека с материальным капиталом стоимостью не более $10000-$15000, работающей в постиндустриальном секторе производства, могут достигать миллионов и даже десятков миллионов долларов, а прибыль – тысяч процентов, не будучи при этом основной целью деятельности компании. Приобретение объектов недвижимости для такой компании перестает быть существенной проблемой, а их стоимость малозаметна в сравнении с инвестициями в нематериальные активы.
Все это остается за пределами миропонимания homo oeconomicus, который способен воспринимать лишь традиционные ориентиры. Его адаптивность падает, его имущественное положение становится все менее прочным, его статус сокращается в разы пропорционально росту нематериальной составляющей в национальном богатстве.
Геополитический аспект постиндустриализации
За пределами постиндустриального ядра этот процесс также имеет место. Здесь он усугубляется тем, что сохраняется подавляющее преобладание старой мотивации, ее сохраняет и правящий класс, ведущий себя как коллективный homo oeconomicus, паранойяльно веруя в архаичные стереотипы “рыночной экономики” и традиционного капитализма. Люди с креативной ориентацией часто лишены возможности реализовать свою специфическую квалификацию, либо реализуют ее во внешней среде, в ядре постиндустриальной цивилизации, где осуществляют обмен своей продукцией через посредство новых информационных и обменных технологий.
Здесь процесс замещения индустриальной элиты новой постиндустриальной находится в самом зародыше. Господство мотивации Homo oeconomicus в национальном масштабе ставит общества индустриальной периферии глобальной постиндустриальной экономики в положение, схожее с положением индивидуумов с этим типом мотивации в обществах постиндустриального ядра.
Специализируясь на первичном и вторичном секторах экономики, эти общества имеют в принципе убыточную экономику. Первичный сектор дотируется в странах постиндустриального ядра в форме дотаций конкретным производителям. В глобальном плане постиндустриальное ядро сегодня осуществляет дотирование аграрных обществ и сырьевых придатков в форме прямых дотаций и льготных кредитов, возвращения которых никто не предполагает, и которые используются для политического контроля поведения должников.
Этот объем дотаций недостаточен, так как дотируется по существу только правящий класс и само существование государства, не имеющего в силу убыточности экономики достаточной ресурсной базы. Дотирование населения невозможно в силу характера государственности и нравов в этих обществах, да такая цель и не ставится. Убыточность экономики компенсируется в таких обществах снижением издержек на рабочую силу, что и формирует в них уровень жизни, часто уступающий в десятки раз уровню жизни стран постиндустриального ядра.
Иногда возникает необходимость в натуральных формах дотирования этих экономик. В наиболее коррумпированных странах типа Эфиопии и Сомали, где принципиально невозможна доставка продовольствия населению по цивилизованным каналам, его приходится сбрасывать с самолетов и вертолетов. В немного менее коррумпированных странах типа России, оказывается достаточным бесплатно передавать несколько миллионов тонн зерна государству, чтобы то осуществило его продажу населению за деньги, которые уже разворовываются чиновниками с мотивацией homo oeconomicus.
Становление постиндустриального характера экономики ядра усиливает этот разрыв. В 90-е годы он вырос между США и странами, где в экономике преобладает первичный сектор, в 3 раза.
Даже в рамках самого ядра между лидером – США – и странами с запаздывающим на три-шесть лет становлением постиндустриального общества нарастает существенный разрыв. На протяжении 90-х годов индустриальная экономика Японии стагнировала, пережив острый кризис, в котором проявился крах инвестиционной стратегии homo oeconomicus, неоправданно инвестировавших в основные фонды и недвижимость, которая обесценилась в несколько раз.
В Европе кризиса, подобного Японскому, не было в силу изначально более адекватной стратегии инвестиций, но экономический застой по образцу американских 80-х во второй половине 90-х годов показался во весь рост. За это время европейские валюты потеряли 40% стоимости относительно доллара.
Еще более грустные процессы характеризуют ситуацию в странах, ориентированных на вторичный сектор экономики, то есть индустриальных странах. Особенно хорошо это видно на примере азиатских мобилизационных и полумобилизационных проектов, столь хорошо себя зарекомендовавших на этапе догоняющего индустриального развития.
На последнем этапе индустриального развития разрыв в уровне производства и уровне жизни “новых индустриальных стран” показывал устойчивый относительный рост в сравнении с аналогичными показателями стран ОЭСР. Темпы экономического роста в них неизменно превышали темпы роста в ОЭСР. Прибыльность инвестиций была существенно выше, чем на рынках ОЭСР.
В 90-е годы этот процесс сменился на прямо противоположный. Цены на продукцию этих стран пережили относительное, а в конце 1996 года и абсолютное падение. В 1997 году убыточность их экономики обрела явные очертания в форме валютного и фондового краха. Только снижение уровня жизни позволило вернуть формальную прибыльность бизнесу в этих странах. На самом деле доходы элиты в убыточных индустриальных экономиках сегодня складываются именно за счет занижения уровня жизни остальных групп населения, а государства находятся на той или иной форме дотации у постиндустриального ядра.
Поскольку процесс падения доходов в индустриальном секторе перманентен, кризисы типа имевшего место в 1997-98 годах для индустриальных обществ неизбежны, а выходом из них каждый раз будет очередное снижение уровня жизни занятых в индустриальном секторе.
Новации в характере процессов обмена
Обмен в рамках новой экономики приобретает специфическую дифференциацию. Цена на новый постиндустриальный продукт определяется спросом в пределах достаточно узких социальных групп. Постиндустриальные компании по большей части не ставят себе цель завоевывать массовый рынок, а действуют на узком пространстве статусного потребления. Здесь исчезает даже монопольная форма конкуренции, регулирование все более определяется частными договоренностями, открывается возможность для злоупотреблений типа картельных, но она как правило не реализуется в силу креативной ориентации продавца, заинтересованного в кооперации с потребителем и другими производителями примерно в равной мере.
Новый правящий класс предоставляет в распоряжение общества ресурс, характеризующийся высокой редкостью и избирательностью. Он получает возможность перераспределять в свою пользу все возрастающую долю общественного богатства, не основывая свои действия на принципе монополии.
Старые формы организации процессов обмена исчезают вместе с homo oekonomicus. Бем-Баверковский торг становится невозможным в условиях, когда обе стороны интересует несравненно более широкий, нежели цена, набор ориентиров, многие из которых практически несводимы к количественным оценкам. Исчезновение четких количественных ориентиров делает невозможным процесс саморегуляции по единственной переменной в форме отрицательной обратной связи, сформулированный Смитом как закон “невидимой руки”. Отсутствие массовизации процесса, его уникализация делает невозможным проявление стохастических закономерностей, через которые проявляются законы рынка.
Рыночная модель обмена становится принципиально неадекватной новой постиндустриальной экономике. Рыночная экономика уходит в прошлое вместе с индустриальной эпохой и мастодонтами ее экономической мысли. Такие модели, как свободный рынок, олигополия и монополия, основанные на мотивационной модели homo oeconomicus, не могут описывать новых реалий даже приблизительно.
Получение прибыли перестает быть главным и тем более единственным мотивом активности, заменяясь более широким и менее определенным, несводимым к количественным показателям набором критериев. Инвестиционный процесс в этих отраслях менее всего имеет в виду прибыль как главный ориентир, чаще преследуя качественные цели.
В США в 90-е годы этот процесс идет с таким опережением, что может повлечь серьезный кризис в силу того, что экономика в целом не утратила еще индустриального характера. Но это будет кризис именно индустриальной экономики, жестокие похороны старого мира, кризисное и поэтому нежелательное ускоренное становления постиндустриального строя.
Сегодня инвестирование в постиндустриальные проекты практически не коррелирует с их текущей и даже перспективной прибылью. Биржа NASDAQ во второй половине 90-х демонстрирует ориентацию на принципиально иные критерии инвестирования, вызывающие ужас у аналитиков-“рыночников” своей кажущейся нелогичностью и непредсказуемостью. Подойдя к пределу адекватности своих теоретических построений, эти господа сочиняют несусветную чушь, пытаясь свести мотивацию участников рынка к традиционной для своей теории, или наоборот намекают, что обладатели миллиардных капиталов, оперирующие на этом рынке, утратили психическое здоровье и вменяемость.
На самом деле характер мотивации игроков NASDAQ давно вышел за пределы мотивации homo oekonomicus, и их поведение невозможно описать рыночными моделями, за которые мастодонты индустриальной эры, хвалители Смита и проповедники “рыночной экономики”, все еще получают окончательно себя дискредитировавшие Нобелевские премии по экономике. Стоящее за ними старшее поколение правящего класса, стоящее одной ногой в могиле, ведет арьергардные бои на рынках индустриальных и спекулятивных портфельных инвестиций, с завистью и непонимание глядя на тысячепроцентные прибыли игроков NASDAQ, сделанные на росте курса между делом, в рамках игры, целью которой они не являлись.
Постиндустриальный инвестиционный процесс
В условиях, когда мотивы экономической активности меняются, а традиционные ориентиры инвестирования исчезают, необходим новый тип инвестиционного процесса, более адекватным новым реалиям. Он стал складываться на Западе уже на этапе “нового индустриального общества” последней трети прошлого века. Сложившись, как механизм инвестирования в сфере высоких технологий, он оказался вполне адекватным новой индустриальной эпохе.
Этот механизм получил название венчурного или рискового финансирования.
Такое название сложилось исторически в силу того, что инвестирование в эту сферу при всей своей очевидной перспективности и потенциальной сверхприбыльности представлялось крайне рискованным. Исход реализации проекта был непредсказуем. В силу этого вероятность получения прибыли равнялась нескольким процентам, а то и долям процента, зато норма прибыли в случае удачи достигала тысяч и сотен тысяч процентов.
Понятно, что гарантировать окупаемость проектов можно было лишь в случае одновременного инвестирования в статистически значимое количество проектов, на котором вероятность реализовавывалась точно и суммарная прибыльность инвестиций по всей совокупности проектов становилась предсказуемой. На этой базе сложились мощные венчурные фонды, которые осуществляют инвестирование в новации по принципу “каждому по потребности, от каждого – по способности”.
На самом деле такой метод финансирования является не рисковым, а как раз вполне стабильным и разумным. Поэтому правильнее было бы назвать его стохастическим методом финансирования, так как прибыль в нем становится предсказуемой на статистически значимой выборке, вне зависимости от проявления статистического закона в каждом отдельном случае. Однако, имея это в виду, мы все же сохраним традиционный термин.
Доля инвестиций, осуществляемых по этому принципу, неуклонно и быстро возрастает на протяжении последних десятилетий. Если в 60-е и 70-е годы такое финансирование еще могло казаться экзотикой и не приниматься во внимание при анализе экономики в целом, то в 90-е годы оно обеспечивало уже большую часть прироста национального продукта США и значительную часть прироста в других странах постиндустриального ядра.
Венчурное финансирование имеет свои ограничения. Масштабы инвестиций становятся все больше, в венчурном финансировании нуждаются все более капиталоемкие проекты. В этих условиях осуществлять инвестиционный процесс на статистически значимой совокупности проектов могут лишь инвестиционные структуры, обладающие финансовыми ресурсами, достигающими сотен миллиардов долларов.
В США таких структур может быть и существует несколько, в связи с чем о монополизации венчурного рынка говорить пока не приходится. Но в странах с меньшим объемом экономики осуществлять такой процесс могут лишь фонды, сосредоточившие инвестиционные ресурсы в национальном масштабе. Для этих стран на повестку дня встает вопрос о мобилизационном характере экономики, когда государство оказывается монопольным инвестором или страхователем инвестиций. Для стран поменьше развитие постиндустриального сектора оказывается возможным лишь в рамках полной зависимости от транснациональных инвестиционных фондов.
Идущая сейчас экономическая интеграция в рамках макрорегионов не в последнюю очередь стимулируется именно потребностями в обобществлении инвестиционных ресурсов, их перестраховании в транснациональном масштабе. Интеграция в рамках ЕС неизбежна для большинства небольших европейских стран, так как альтернативой для них является абсолютная зависимость от инвестиционных систем Франции, Германии или США.
Источник http://vrpb.net/postindustrial-economy-part-2/
0
Сообщить