Модернизация построенных в советское время блоков АЭС дает фору нынешнему руководству «Росатома». Новые реакторы можно строить без излишней спешки
Федеральная целевая программа строительства новых атомных мощностей переписана — как и предупреждали специалисты, сроки ее реализации пришлось пересмотреть. Слава богу, советский технологический задел позволил это сделать без эксцессов.
Несостоявшаяся ФЦП
В конце 2006 года нынешний директор дирекции по научно-техническому комплексу госкорпорации «Росатом», а тогда — председатель правления ОАО ВНИИАЭС Петр Щедровицкий обрадовал журналистов сообщением: на площадке будущей Ленинградской АЭС-2 развернулись активные земляные работы. На наши вопросы — для чего эти работы нужны сейчас, когда не получена даже лицензия на строительство АЭС, нет не только проекта, но и контракта на проектирование, не говоря уже о контрактах на поставки оборудования, — ответ был: все это делается для скорейшего строительства и пуска станции, столь необходимой региону, находящемуся на пороге энергодефицита. Дефицит, надо сказать, был скорее придуманным — оказавшийся на грани энергетического голода регион не дает гигаватт своих мощностей для экспорта электроэнергии в соседнюю Финляндию.
Побывав до той встречи Щедровицкого с журналистами на Ижорских заводах и «Силовых машинах», я уже неплохо представлял не только этапы возведения АЭС, но и то, как создаются основные компоненты реакторной и турбогенераторной установок. Я знал со слов специалистов питерского «Атомэнергопроекта» (СПбАЭП) о так называемых директивных сроках строительства и понимал, что станцию быстрее чем за восемь лет построить невозможно. В советское время отдельные блоки, правда, строились и быстрее, но даже в той, плановой и хорошо отлаженной системе регулярно сбоило, и АЭС пускали зачастую с годовыми сдвигами. Что уж говорить о ситуации, сложившейся к 2006 году, когда из-за отсутствия в стране 15-летнего поточного возведения АЭС к новому массовому строительству не была готова сама отрасль. По сути, отсутствовал строительно-монтажный комплекс, оказалась разваленной система взаимосвязей тысяч предприятий-смежников, способных когда-то поставлять надежные узлы и оборудование для АЭС. Так что смысла в запуске бульдозерного перемещения земли, как казалось тогда, было немного.
Но все эти аргументы не смущали нашего высокопоставленного собеседника, пытавшегося убедить собравшихся в важности и реальности выполнения намечаемых планов строительства. Он стал доказывать, к примеру, что японцы строят блоки, аналогичные нашим, не в пример быстрее, за четыре-пять лет, и мы сможем строить так же быстро, освоив их опыт менеджмента и инжиниринга. Правда, Щедровицкий не уточнил, что те же японцы строят почти все свои станции в прибрежной зоне, где нет проблем с охлаждающей водой: они качают холодную воду и сбрасывают теплую назад в океан, а нам надо создавать дорогостоящие специальные оборотные системы охлаждения: пруды-охладители, бассейны, а теперь и градирни. К тому же японские станции одноконтурные, то есть пар для работы турбины сепарируется из той воды, которая охлаждает реактор. Такая схема принята и на наших станциях с блоками реакторов большой мощности канальных (РБМК), но мы-то собираемся строить блоки с водо-водяными энергетическими реакторами (ВВЭР). Отсутствие второго контура, где турбинный пар образуется в парогенераторах, как раз и дает японцам огромный выигрыш в ресурсах и времени: нет необходимости устанавливать дополнительное сложное в монтаже оборудование весом в тысячи тонн. Но главное, конечно, не в этом — японцы все время строят.
Та теперь уже давняя встреча Петра Щедровицкого с журналистами была посвящена итогам года, а по сути — годовщине руководства отраслью новой командой: в декабре 2005 года в подмосковном санатории «Колонтаево» прошел отраслевого масштаба «организационно-деятельностный» семинар, на котором определились основные ориентиры развития отрасли. Именно на том семинаре, кстати, было принято решение о доработке технического задания проекта «АЭС-2006» с реактором ВВЭР-1000+, который стал базовым для развития всей российской ядерной энергетики на перспективу до 2030 года и лег в основу блоков той же ЛАЭС-2. На семинаре рассматривались основные принципы развития атомной энергетики, содержательно все они базировались на традиционных технологических достижениях отрасли, но «деятельностный» аспект их обсуждения сразу обнаружил противостояние «старых» ядерщиков «новым» управленцам.
Ядерщики в принципе были готовы к содержательным изменениям, но перспективные планы нового руководства ведомства посчитали «фантазийными». Вывод специалистов, которые провели мониторинг строительных и производственных предприятий, работающих на атомное строительство, был воспринят чуть ли не как саботаж: по их отчету, строительно-производственную базу под новую стратегию, по сути, предстояло создавать заново. Иными словами, планируемые сроки пусков новых станций категорически не соответствовали возможностям тогдашнего машиностроения. Но оптимистичная атомная федеральная целевая программа, предполагавшая пуск 10 блоков к 2015 году, тем не менее была утверждена.
Вообще, это было время оптимизма управленцев-неофитов от энергетики. Тогда же РАО ЕЭС шумно запускало первый этап ГОЭЛРО-2, абсолютно не подготовленный и не подкрепленный возможностями ни энергомашиностроительной, ни строительной отраслей план по вводу в течение пяти лет — с 2007 по 2011 год — более 40 гигаватт мощностей (план этот, как мы сегодня знаем, провалился). «Росатом» планировал построить 10 энергоблоков за 9 лет.
Мощный PR дал результаты — оптимизм новых отраслевых менеджеров заразил и высшее руководство страны. Так, в апреле 2007 года Владимир Путин, говоря о задачах создаваемой государственной корпорации «Росатом», заявлял: «В нашей стране за весь, подчеркну, — за весь советский период было построено 30 атомных энергоблоков. За ближайшие же 12 лет мы должны построить 26 блоков, причем на основе самых современных технологий». В августе того же 2007 года на церемонии закладки капсулы с «посланием к потомкам» в фундамент ЛАЭС-2 в Сосновом Бору руководитель «Росатома» Сергей Кириенко пытался закрепить президентскую уверенность, говоря, что «с 2010 года мы будем ежегодно вводить в эксплуатацию по два атомных реактора».
Но «организационно-деятельностный» аспект, произведя впечатление на властную элиту — столько возни вокруг активов, обещаний, комсомольского задора, — вполне закономерно начал вязнуть в инерционном технологически-кадровом болоте. Пошли разговоры о кризисе, о необходимости корректировки планов строительства АЭС сообразно прогнозам реального потребления электроэнергии и Генеральной схеме развития — и уже через два года, в апреле 2009-го, на совещании в Удомле (Калининская АЭС) Владимир Путин снова говорил о задачах строительства тех же 26 блоков, только теперь к 2030 году. Сроки пусков, обозначенные в ФЦП, сместили (см. таблицу) — долгосрочные цели стали более реалистичными.
О трудностях нового строительств
Я долго пытался попасть на ЛАЭС-2. Она интересовала меня как пример нового — почти с чистого листа — строительства станции в постсоветское время, к тому же было любопытно, с чем связаны переносы сроков пуска. Нужно ли было действительно начинать земляные работы в конце 2006 года, когда запуск первого блока сместился на год? Надо сказать, что официальный график планируемых пусков мне удалось добыть не без труда, после последовательного обращения в дирекцию строительства станции, СПбАЭП, концерн «Росэнергоатом», а затем и в центральный офис «Росатома», откуда в конце концов и пришел ответ с сердитым замечанием, что все боятся брать на себя ответственность.
«Обязательно захвати с собой паспорт», — предупредил меня начальник пресс-службы санкт-петербургского института Атомэнергопроект (СПбАЭП) Андрей Теплоухов. Мы с ним собирались поехать в лежащий в 70–80 километрах от Питера город Сосновый Бор, где располагаются площадки двух атомных станций: действующей Ленинградской атомной (ЛАЭС) и возводимой ЛАЭС-2. СПбАЭП — генеральный проектировщик и генеральный подрядчик новой станции, то есть делает ее «под ключ», поэтому именно Андрей и устраивал мою экскурсию. Я посчитал его предупреждение избыточным — понятное дело, что захвачу. Во-первых, как дисциплинированный российский гражданин с нерусской физиономией, всегда спокойнее себя чувствую, когда паспорт при мне. Во-вторых, я рассчитывал, загодя оговорив это в своей заявке в «Росатом», что сразу после стройплощадки меня повезут еще и на старую АЭС (она работает всего-то в паре километров от стройки). Кто же пустит на действующую атомную станцию без паспорта? Но из-за путаницы с заявкой на пропуск в этот день на ЛАЭС я так и не попал, а паспорт пригодился вовсе не там, где думал. Не доехав километров двадцать до стройки, мы пристроились в хвост веренице машин, остановленных шлагбаумом. В наш микроавтобус заглянул человек в униформе и потребовал кроме паспорта еще и командировочное направление в особую зону. Ни о существовании зоны, ни о необходимости разрешения я и не подозревал, но опытный Андрей выправил документ для меня в своей конторе заранее. Без такого пропуска меня могли запросто завернуть прямо от шлагбаума — оказалось, Сосновый Бор находится в пограничной зоне, куда мы и въезжали через пост Лебяжье.
Говорить, что ЛАЭС-2 стали строить в условиях гринфилд, некорректно. Работу на новых площадках начинали не с нуля — все необходимые изыскания проводили здесь еще при советской власти. К тому же в Сосновом Бору сложилась своеобразная профессиональная и культурная экосистема, вобравшая в себя организации, институты, людей, всю жизнь посвятивших атомной отрасли. К этой системе можно отнести и членов семей атомщиков, которые, как рассказывали операторы на ЛАЭС, спокойно, без обывательских истерик, относятся к словосочетаниям вроде «ядерная реакция» и «радиоактивный распад» и зачастую хорошо представляют, как выглядит эффект Вавилова—Черенкова. (Когда я оказался на ЛАЭС, мне тоже дали заглянуть в пристанционное хранилище с отработанными топливными сборками, находящееся рядом с самим реактором. Красивое зрелище, скажу вам, наводит жуть, особенно когда начинаешь соображать, сколько смертельных радиоактивных доз содержат в своих начинках эти висящие в тусклой воде сборки, излучающие приветливое голубоватое сияние. «За детородные органы не боись», — успокоил меня оператор, открывавший крышку хранилища, когда я поинтересовался дозой облучения в этом, как оказалось, самом активном с точки зрения радиации месте реакторного зала.)
Итак, под Сосновым Бором строится станция, как заявлено проектировщиками, «при оптимизированных капитальных вложениях по типовому проекту» атомной станции нового поколения «3+» — АЭС-2006. На ней будут работать реакторы ВВЭР-1200. Изначально эта площадка предназначалась для головного проекта ВВЭР-640, и к моменту, когда на ней начались земляные работы для ЛАЭС-2, все геологические и другие изыскательские мероприятия уже были проведены, что дало строителям фору в год-полтора. Но ВВЭР-640 не пошел, а площадка пригодилась под ЛАЭС-2. В советское время новую станцию планировали построить на территории старой, ближе к морю, источнику охлаждающей воды. Но в начале 90-х годов, рассказывает глава Сосновоборского городского округа Дмитрий Пуляевский, в России был добавлен пункт (вероятно, под давлением «зеленых») в новый Водный кодекс, который запрещал прямоток такой воды в открытые водоемы. (Заметим, что через залив от ЛАЭС, на финском берегу, стоит АЭС в Ловизе, а другая станция — «Олкилуото» преспокойно работает на берегу Ботнического залива.) Положение же нашего Водного кодекса создает серьезную проблему для развития электростанций, многие из которых берут воду из «открытых водоемов». Что касается ЛАЭС-2, то для охлаждения воды запроектированы «мокрые» градирни, вокруг которых и развернулась шумиха. Прежде всего градирни очень дорогие сооружения, а теперь их придется строить на всех новых площадках. Впрочем, дело не только в казенных деньгах. Избыточная влажность с градирен создает, как говорят энергетики, опасность обледенения и образования эффекта ледяного дождя зимой, что опасно для открытых распределительных устройств и высоковольтных линий, идущих сейчас с ЛАЭС и не рассчитанных на такое соседство. А ведь к 2014 году к самой ЛАЭС-2, по словам генерального директора по развитию сети МЭС Северо-Запада Станислава Новикова, будут построены еще четыре ЛЭП-330 кВ. Не придется ли из-за этого перестраивать градирни в еще более дорогие системы «сухого» охлаждения и не стоит ли вообще проанализировать возможность пересмотра статей Водного кодекса — задается вопросом глава Соснового Бора.
Плановый уровень коэффициента использования установленной мощности ЛАЭС-2 должен составить 92%, а длительность периода между перегрузками топлива — до 24 месяцев (это много, сейчас топливо надо менять каждые 18 месяцев). Если говорить о надежности, то главная особенность проекта, отмеченная самими разработчиками, — использование дополнительных пассивных систем безопасности в сочетании с активными традиционными системами. Предполагается применить четыре дублирующих друг друга активных канала систем безопасности, систему пассивного отвода тепла из-под оболочки реактора и систему пассивного отвода тепла от парогенераторов плюс устройство локализации расплава (УЛР). Предусмотрена защита от землетрясения, цунами, урагана, падения самолета. Правда, к последнему рабочие старой ЛАЭС отнеслись снисходительно: «Ты стены чернобыльского реактора видел? Они устояли после ядерного взрыва — что им самолет? Такие же крепкие стены у наших корпусов».
Двойная защита
Среди усовершенствований упоминают двойную защитную оболочку реакторного зала. Внутреннюю называют гермообъем, или контайнмент, — это просто листы стали, которыми обшивают внутреннюю сторону бетонного покрытия и которые после закрытия сводов герметично заваривают. Первыми к нашему оборудованию контайнмент применили финны еще в 1970-х годах, установив на Ловизе вокруг наших ВВЭР-440 стальные оболочки-термосы, исключающие какие-либо выбросы за пределы реакторного зала. Затем гермообъемы стали штатно применяться на всех наших блоках с реактором ВВЭР-1000. Вторая часть двойной защитной оболочки, рассказывает сопровождавший меня на площадке начальник управления монтажных и пусконаладочных работ филиала СПбАЭП в Сосновом Бору Михаил Сизоненко, — это слой напряженного прочного бетона поверх герметичной стальной оболочки, который раньше на ВВЭР-1000 не применялся.
А вот ловушки — это действительно новый опыт на российских АЭС. Ловушка разработана российскими проектировщиками и конструкторами еще в 2001 году для Тяньваньской АЭС в Китае (ее также проектировал СПбАЭП), где она и была установлена впервые в мире. По большому счету, ловушка, рассказывает Сизоненко, — это большая стальная скороварка с двойными стенками весом более 800 тонн, которую располагают под реактором. Саму ловушку и пространство между простенками заполняют кассетами с жертвенным материалом (это гранулы оксидов алюминия и железа, запатентованные, кстати, местным НИТИ). В случае «ну очень маловероятного расплава элементов топливного материала» материал стечет в эту самую ловушку и среагирует с жертвенным веществом, которое, связав радиоактивные вещества химически и физически, не даст ему выйти за пределы ловушки.
Строительство нового блока невозможно без высококвалифицированных рабочих
На станции рассказывают, что ловушку питерцы смогли установить даже быстрее, чем это сделали на Нововоронежской АЭС-2, хотя там строительство началось на год раньше. Возможной причиной задержки строительства на НВАЭС называют трещину в плите фундамента в основании реактора первого блока НВАЭС-2, которую пришлось «лечить», а по другим сведениям, чуть ли не переделывать заново. Руководители «Росатома» утверждали, что это не более чем слухи. Строители говорят, что с начальством спорить не будут, но на условиях анонимности упорно твердят, что трещина была.
Строящиеся станции испытывают серьезную нехватку квалифицированных специалистов. Для того чтобы создавать такие массивные бетонные конструктивы, как плита фундамента высотой по полтора-два метра, говорит Сизоненко, нужны инженеры и рабочие очень высокой квалификации. Непростая это работа — уложить тысячи кубометров бетона на больших площадях, за ним надо ухаживать, специально укрывать для правильного распределения температуры. Выяснилось, что на сварке стальной оболочки контайнмента в момент моего визита работало до десятка сварщиков четвертого-пятого класса. «То есть более высокая квалификация на этом этапе не требуется?» — спросил я. «Почему не требуется? — ответил Сизоненко. — Просто таких профессионалов очень мало в наше время. С ними бы дело пошло намного быстрее».
Но даже в отсутствие высококлассных сварщиков и бетонщиков работы выполнять приходится. «Строить надо по одной простой причине: станция скоро выработает свой ресурс уже окончательно», — говорит директор станции ЛАЭС Владимир Перегуда. О необходимости строительства замещающей ЛАЭС-2 прямо я не спорил. Просто высказал предположение, что, модернизируя станции, можно получить повышенные КПД и мощность, а за счет выигранных таким образом мегаватт и киловатт-часов сократить программу нового строительства в целом. В качестве аргумента у меня были цифры двухлетней давности: тогда чиновники «Росэнергоатома» сами оценили, что за счет модернизации действующих АЭС можно было бы увеличить выработку электроэнергии на величину, эквивалентную дополнительной мощности 4,5 ГВт.
Безопасность и устойчивость
Необходимость посещения обеих АЭС сыграла со мной злую шутку. Из-за неразберихи с оформлением пропуска на действующую станцию между поездками прошло больше двух месяцев, и написание статьи затянулось. Но мне было принципиально важно побывать и на модернизированной, и на строящейся АЭС. Дело в том, что во многом планы строительства ЛАЭС-2 (об этих планах успели позаботиться еще в советское время) определялись необходимостью замещения мощностей действующей Ленинградки, а это все же 4 ГВт (4 тыс. МВт) — без малого шестая часть генерации российской ядерной энергетики.
По эксплуатационным документам все четыре реактора РБМК Ленинградки должны были остановить к 2010 году, но они продолжают работать. Первый и второй тысячники построены еще в 1970-х, однако в 2004 и 2006 годах было принято решение о продлении сроков их эксплуатации до 2018 и 2020 годов. Более поздние — третий и четвертый блоки станции — получили лицензии Ростехнадзора на продление эксплуатации еще на 15 лет совсем недавно, их остановят соответственно в 2024 и 2025 годах. Конечно, было интересно, как этого удалось добиться и насколько безопасна дополнительная 15-летняя работа реакторов, срок службы которых конструкторы изначально определили в 30 лет, за счет чего можно повысить КИУМ (коэффициент использования установленной мощности) и КПД станции. Сроки продленной эксплуатации блоков истекут быстро, и понятно, что работы по строительству замещающих мощностей надо начинать чем раньше, тем лучше.
Первый и второй энергоблоки ЛАЭС — это головные блоки серии РБМК-1000, рассказывают мне, водя по первой очереди станции, где эти блоки установлены, и многие технологии канальных энергетических ректоров на них отрабатывались впервые. Действующих РБМК-100 в стране сейчас 11. Кроме Ленинградки они установлены на Курской и Смоленской АЭС и выдают до половины атомных киловатт, вырабатываемых в стране. РБМК называют еще реакторами чернобыльского типа. Уподобление справедливо только в том, что касается их общего физического устройства, с точки же зрения безопасности, надежности и эффективности и даже некоторых физических эффектов, связанных с положительной и обратной связью, говорит Владимир Перегуда, это уже совсем другие реакторы. Если сравнивать их с корпусными реакторами ВВЭР, то по нормативам у обоих типов сейчас один и тот же уровень безопасности по частоте повреждений. Вероятность аварии с тяжелыми последствиями, к примеру выходом из строя реактора, равна 10 в минус шестой степени случаев на реактор в год или, другими словами, возможна одна серьезная авария в миллион лет.
Известно, что оба блока первой очереди были построены в соответствии с нормативными требованиями по безопасности конца 1960-х — начала 1970-х годов. Тогда считали, что возможность аварий на таких объектах невелика. Но уже с опытом эксплуатации головных блоков и РБМК, и ВВЭРов (случались и серьезные аварии), накоплением статистики международных инцидентов появлялась новая нормативная база, и на третьем и четвертом энергоблоках второй очереди были построены реакторы второго поколения с учетом уже этих требований. Поэтому в дальнейшем им не потребовалась глубокая реконструкция (чтобы представить масштабы, достаточно сказать, что «неглубокая» модернизация четвертого блока обошлась в 140 млрд рублей), подобная той, которую провели, модернизируя и усиливая системы безопасности на первом и втором блоках.
«Наш подход к модернизации определяется нормативными документами», — рассказывает мне на станции главный инженер Константин Кудрявцев. Требования к безопасности ужесточаются во всем мире, и, удовлетворяя требованиям того же МАГАТЭ, мы здесь идем не просто в струе, а зачастую опережая других. МАГАТЭ выпускает рекомендации для национальных операторов, и все страны отслеживают эти документы. Но к требованиям, предъявляемым документами, у нас c западными эксплуатационниками разные подходы. В России новый нормативный документ обязывает все наши атомные станции привести в соответствие с требованиями новых, более жестких правил. На Западе новые правила действуют только для создаваемых станций. Так, мы привели сегодня все свои блоки на уровень безопасности по частоте повреждения, равной 10 в минус шестой степени на реактор, как для новых строящихся станций. На Западе же старые должны удовлетворять нормативу 10 в минус четвертой. Несмотря на то что это очень и очень дорогое удовольствие — приводить старые блоки к таким нормативам, необходимость модернизации наших станций прежде всего обусловливается именно соображениями безопасности. И все усилия в первую очередь направляются на это — на обеспечение безопасности, даже если это идет в ущерб эффективности.
«Представьте себе масштабы работ, проведенных с целью повышения безопасности», — продолжает Кудрявцев. Сегодня обязательно иметь две равнозначные системы управления реактором: одна — цифровая, а другая — аналоговая. Полностью исключается какая-либо зависимость этих систем друг от друга. Они изготовлены разными заводами, и даже смежники, выпускающие для них запчасти, для каждой системы свои. Все время работает только одна управляющая система из двух, и если она начинает отказывать, операторы сразу же переходят на другую.
Защитных систем тоже две, но в отличие от управляющих защитные всегда работают вдвоем. Что бы управляющая система ни натворила, есть система защиты. Существует около 30 типов защит одной только реакторной установки: по плотности нейтронного потока, по скорости нарастания этого потока, по окружающим и внутризонным камерам. С помощью систем управления и защиты реализуется пять видов автоматической защиты реактора, обеспечивающих его быстрое заглушение или снижение общей мощности.
Устойчивость работы и безопасность — два основных критерия оценки реакторной установки, повторяют мне ядерщики. Устойчивость работы подразумевает отсутствие каких-то отказов, ложного или непреднамеренного срабатывания защиты. Чтобы таких отказов не происходило, существуют три канала безопасности, которые работают по так называемому принципу мажоритарности. Что это значит? «У нас, к примеру, — объясняет Кудрявцев, — три датчика по одному параметру, и для того чтобы сработала защита, тревожный сигнал должен пройти по двум из трех из них: сигнал первого датчика “повисает” до тех пор, пока не будет подтвержден еще одним, и только в этом случае защита отключит реактор».
Таков общий принцип построения всех защит: защиты обоих комплектов всегда начеку, а управляет одна система из двух. И этот принцип — два комплекта, три канала — работает на всех реакторах мира. В России все старые блоки были приведены в соответствие с этим требованием. Модернизация фактически свелась к тому, что мы полностью убрали всю старую систему управления и защиты и выстроили новую.
Эти же принципы касаются и других систем безопасности. «К примеру, после того как реактор остановили, он продолжает выделять тепло, и это остаточное тепловыделение, — рассказывает Кудрявцев, — мы обязаны снять». Поэтому существуют система безопасности и система расхолаживания, которые точно так же приведены к двум комплектам и трем каналам. Представьте себе масштаб работы на блоках, в проекты которых изначально были заложены одноканальные и однокомплектные системы, чтобы провести новые требования безопасности в жизненную практику. Для двух первых блоков пришлось даже построить два новых здания, куда были помещены те системы безопасности, которые не умещались по старым проектным решениям.
«Естественно, — продолжает Кудрявцев — постоянно идет работа по повышению экономической эффективности». Так, после Чернобыля на ЛАЭС и других станциях с РБМК для приведения к безопасному состоянию сначала изменили физику реакторов за счет резкого ухудшения экономики, а потом стали искали способ, как, не снижая достигнутого уровня безопасности или даже повысив его, изменить экономику в лучшую сторону. Одним из таких решений стало использование уран-эрбиевых тепловыделяющих сборок. Это позволило, сохранив уровень безопасности, существенно улучшить экономику работы реактора в целом.
На мой вопрос, возможно ли дальнейшее продление службы реакторов, Кудрявцев отвечает, что надо смотреть по состоянию. Но на долгий срок в любом случае рассчитывать нельзя. Самое сильное беспокойство вызывает состояние графитовой кладки и технологических каналов реакторов, а также трубопроводов. При капитальном ремонте можно провести частичную замену технологических каналов, но ремонт графитовой кладки крайне затруднен из-за размеров реактора и чрезвычайно высокого уровня радиации. Невозможно заменить, к примеру, барабаны-сепараторы, которых приходится по четыре на реактор, и вместе они весят тысячи тонн.
Так что строить новые мощности в любом случае надо, но без спешки и утверждения заведомо невыполнимых планов.
Ирик Имамутдинов
Эксперт , (№6, 14.02.2011)